Александровскiе кадеты
Шрифт:
Дальнейшее слилось для Феди Солонова в сплошной неразличимый калейдоскоп. Вот он очутился на перевязочном пункте; вот усталый, но, несмотря ни на что, державшийся бодрячком доктор Иван Семенович обработал ему рану, извлёк пулю, изумлённо поднял бровь:
— Вот уж не ожидал тут этакую увидеть!.. Старая знакомая, японская Арисака, две с половиной линии, чуть больше… Что случилось, Константин Сергеевич? Где мальчишку зацепило? И как? Его ж навылет должно было прошить!..
— Не знаю, Иван Семенович, видать, через доску ударило… — неуверенно проговорил
— Хм… ну, может, и через доску… Пулю-то это я с закрытыми глазами узнаю — сколько их повытаскивать пришлось… Ничего, воитель Феодор, повезло тебе, полежишь в госпитале, до свадьбы доживет!.. Неглубоко совсем пуля зашла-то, видать, и впрямь пробила что-то сперва… Подожди тут, кадет, подожди чуток — перенесём тебя в палату… Слава Богу, помощь вовремя подоспела — Семеновский полк выручил!..
Иван Семенович отошёл — его забот требовали другие раненые. Две Мишени и Ирина Ивановна с Петей и мрачным, как на похоронах, Костей сгрудились вокруг поставленных на козлы носилок, где лежал Федор.
— Что случилось? Получается, что мы… дома? — Ирина Ивановна извлекла свой браунинг, осмотрела. — Ого… не одну обойму я расстреляла, а десятка два, наверное. Если не три, судя по гари.
— Больше, — мельком взглянул подполковник. — Это, сударыня, вы сотни две патронов выпустили, не меньше. Я, кстати, тоже.
— От кого же мы отстреливались? — тихо проговорила Ирина Ивановна. — И где? И почему я ничего не помню?
— Я тоже не помню, — сообщил Петя Ниткин, хотя его никто ни о чём не спрашивал.
Костик только буркнул, что он, мол, как и все.
— Константин Сергеевич! — в вестибюль вбежал запыхавшийся Коссарт, в руках — винтовка. — Слава Богу! Живы!.. И Ирина Ивановна!.. О! — Федя, Солонов! Господи Боже! —
— С ним всё хорошо, рана нетяжёлая. Как обстановка, Константин Федорович? Где остальная рота?
— Всё хорошо, Александр Дмитриевич всех вывели. Семеновцы подошли, бунтовщики бегут. Вам, я смотрю, Константин Сергеевич, тоже досталось? Китель прострелен!..
— Китель?.. — Две Мишени глянул на левый рукав. — Точно…
— И справа тоже!.. Воистину, уберег Господь!..
— Воистину, — вздохнул Константин Сергеевич. — Ну, идёмте, капитан. А вы, Ирина Ивановна, — он обернулся, — мы должны ещё поговорить… обо всём.
— Вот что, господа кадеты, — одними губами сказала госпожа Шульц, обхватывая за плечи и Костю, и Петю, так, что все они нагнулись к лежащему Федору. — Никому, ни одной живой душе обо всём, что с нами приключилось — ни слова! Ни полслова, ни четвертьслова! Даже на исповеди!.. Потому что, просочись хоть что — не миновать нам скорбного дома до конца дней наших. Всё ясно?
— Ясно, Ирина Ивановна, — солидно ответил Петя. Костя Ниткин помолчал, глядя в пол, потом нехотя выдавил:
— Ясно…
…Федя Солонов лежал в чистой госпитальной постели и смотрел в потолок. Рядом устроился верный Петя Ниткин и вслух, с выражением, читал другу «Странствие «Кракена»».
Плечо заживало, и заживало хорошо. Побывали у Феди и родители, и сёстры; и ещё — каждый день дядька-фельдфебель, улыбаясь в усы, приносил изящные конвертики от Лизаветы.
С Лизаветой и её семейством всё было хорошо, хотя страху
По всему корпусу стучали молотки и топоры, пахло свежей краской. Заштукатуривались следы пуль на стенах, вставлялись стёкла.
С мраморных и паркетных полов смыли кровь.
Где-то по окрестным кладбищам хоронили убитых бунтовщиков. Были погибшие и среди кадет, особенно старших возрастов.
Федя лежал и смотрел в потолок. И видел он не слегка пожелтевшую побелку, не едва наметившуюся тёмную трещинку в углу — а широкую Неву и мост, прозванный «Кировским», и обтекаемые жёлто-синие трамваи, неспешно взбирающиеся по пологому его изгибу. Странные, непривычные автомоторы, трепещущие всюду красные флаги, будки с «телефонами-автоматами», позвонить по которым стоило две копейки, заполненные народом улицы…
Да, Костьку Нифонтова можно было понять.
Петя остановился, поднял глаза от книги.
— Федь? Ты слушаешь?
— Думаю я, — честно ответил Федор. — Про… сам знаешь что.
Петя вздохнул, закрыл «Кракена».
— Я тоже думаю. И ещё думаю, где же мы были… ну, пока тут не оказались. Константин Сергеевич говорил — думал, браунинг свой никогда не отчистит. От кого-то мы знатно отстреливались…
— Вот только от кого? И были ли мы… там? В их 1917-ом?
— Были, — уверенно сказал Петя. — Пуля твоя откуда взялась? Значит, с кем-то дрались, и всерьёз.
— А машина куда исчезла? Что твоя наука говорит?
Петя вздохнул.
— Наука говорит — это невозможно. Время, перенос туда-сюда — ещё могу представить. Но чтобы машина сама себя перенесла?.. Но вообще, Федя, это ж здорово, что мы там побывали. Я столько повыписывал себе!..
— Молодец, — рассеянно сказал Федя. Он подумал о пуле — о длинной пуле с закруглённой головкой, что весёлый доктор Иван Семенович принёс ему «на память». Конечно, в России продается всякое оружие, может, и «арисака» попалась. Но главное — что им удалось и что нет? Почему осталась его рана, порванная и изрядно грязная одежда, пороховой нагар на пистолетах — а воспоминаний никаких, ни у кого? И ещё — они вернулись в тот же день декабря своего 1908 года, чуть ли не в тот же момент — ну, может, на час позже. Совершенно не так, как предсказывал профессор Онуфриев, совсем не так!..
Федор сказал об этом вслух, и Петя Ниткин немедля расцвёл. Он, само собой, тоже это заметил и уже начал думать…
— Так ты ж не знаешь, как там у профессора всё придумано было! — не выдержал Федя. Петькина самоуверенность порой бесила даже лучшего друга.
— Не знаю, — сознался Ниткин. — Я кое-что из его математики стянул, — он покраснел, — но, чтобы разобраться…
— Так спроси у того, кто здесь машину эту ставил, — сердито сказал Федор.
— У кого?
— У Ильи Андреевича, само собой! У Положинцева!..