Александровскiе кадеты
Шрифт:
— А ты с чего так решил?
— Так больше некому!
— Как это «некому»? — удивился Петя. — Илья Андреевич, конечно, первым в голову приходит, потому что физик…
— А кто ещё в подвалах корпуса мог разгуливать?
— Кто угодно, — строго сказал Петя. — Кто угодно мог, если узнает про потерну и отыщет в неё вход. Потому что мы ж так и не знаем, куда она точно выходит и где заканчивается!
— Всё равно он, — с уверенностью сказал Федя. — Вот увидишь!
— А чего ж тут видеть? Я пойду и сам спрошу!
— А он откажется от всего. Доказать-то нечем!
— Ну вот ты сам понимаешь, что нечем.
— Петь… но ведь так же нельзя!
— Чего нельзя?
— Молчать нельзя! Делать вид, что ничего не случилось нельзя!
— Нельзя. А что ты сделаешь? Куда пойдёшь? Кому расскажешь и зачем? И что потом будет? Я вот, пока у профессора сидел, много чего себе на заметку взял. Надо с тем же Ильёй Андреевичем поговорить — про телефоны те же, к примеру…
Федя застонал.
— Так он же сам оттуда!
— Может, и оттуда. А, может, и нет. Но телефоны новые всё равно нужны. И радио. И винтовки. Я вот прочитал, что оружейник наш один, Владимир Григорьевич Федоров, новую самозарядную винтовку создаст, «автомат Федорова». И будет он неплохим, только делать сложно будет на заводах, точность обработки потребуется. Можно ему подсказать кое-что, незаметно так.
Эта мысль Феде понравилась.
— Винтовка Мондрагона, конечно, есть, но автомат Федорова лучше, как я прочитал, — продолжал Петя. — А вообще… вообще нам надо быть готовыми. Путь к нам они открыли.
— Так ведь помогли! Разве лучше было б, погибни Пушкин?
— Кто-то помог. А кто-то и навредить может, — учительским тоном заявил Ниткин. — Но вообще мы об этом потом подумаем, ладно? Тебе лежать надо! Так, где я остановился?..
Продолжить ему не удалось — появились Две Мишени с госпожой Шульц.
— О, Петя! Как хорошо с твоей стороны читать раненому товарищу!.. — Ирина Ивановна пододвинула табурет. — Мы так и знали, что тебя тут найдём.
— Только Костю Нифонтова не найти никак, — заметил подполковник. — Прячется. Злится.
— Так он остаться хотел, Константин Сергеевич, — сказал Федор. — Вот и злится. Что ж тут удивительного?
— Удивительного ничего нет, а вот болтать он может начать, — строго сказала Ирина Ивановна. — Обижен он на нас очень.
— А начнёт язык распускать — и себя погубит, и нас, — заметил Две Мишени.
— А что же сделать можно? — Федя приподнялся на подушках; неловко было валяться перед учителями, тем более что «рана совсем лёгкая, царапина», как он уверял в письмах и родным, и Лизавете.
— Убеждать. Говорить. Не оставлять одного. Ему сейчас очень хочется всё кому-то выложить, душу облегчить, — очень серьёзно сказала Ирина Ивановна. — Я бы ещё его семье написала…
Федя с невольным стыдом подумал, что папа ведь обещал постараться помочь капитану Нифонтову; надо напомнить, напомнить обязательно!.. Вот прямо сейчас!..
— Ирина Ивановна! Погодите! Не надо писать! — взмолился Федя. — Давайте я сперва папе напишу… — и он, как мог, запинаясь, пересказал давнюю встречу с семейством Нифонтовых, а потом и последний разговор с Костей — что отец его служит в крепостном полку Кронштадта и сильно страдает от старых ран в сырых и промозглых казематах.
Две Мишени нахмурился.
— Будем следить в оба глаза. И Бобровскому велим. Но… попробую я и сам с полковником Солоновым потолковать.
— Я с вами, Константин Сергеевич. Вдвоём вернее будет.
— Да папа ж не спорит! — поспешно возразил Федя. Ему показалось — подполковник с Ириной Ивановной думают, что папа не хочет помочь Нифонтову-старшему.
— Мы знаем, Федя. Но Нифонтовым и впрямь надо помочь.
— Надо, — вдруг сказал Петя Ниткин. — Костька — он злой, потому что защищается. Думает, что все вокруг только и хотят, что в него зубами вцепиться.
— Тогда будем ему помогать, — решительно заявила Ирина Ивановна. — И… дорогие мои кадеты, никто из вас ничего не вспомнил?
Петя с Федором дружно покачали головами. Две Мишени вздохнул.
— Вот и мы тоже. А жаль, приключения там, видать, были захватывающими, судя по пороховому нагару в стволах…
— И дырках во френче, — сердито перебила госпожа Шульц.
— На войне без дырок нельзя! И потом, всё же кончилось хорошо!..
Наступило молчание. Двое взрослых — один целый подполковник и одна учительница; и двое кадет «младшего возраста», седьмой роты — они сейчас сделались словно равными. Во всяком лучае, говорили друг с другом они именно как равные.
— Хорошо ли? — уронила Ирина Ивановна. — Что мы там натворили — и какие будут последствия?
— Вопросы без ответов, — вздохнул подполковник. — Во всяком случае надо записать всё полезное, что мы узнали — без указания источников, само собой.
— Я уже! — похвастался Петя Ниткин.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся Две Мишени. — А ещё — отыщите Нифонтова, будьте так добры, кадет. А вы, Федор, хотели написать отцу — мы подождём с Ириной Ивановной. А на пути поставим по свечке всем угодникам нашим. Да и молебен закажем. Во избавление от опасности.
Они ушли, захватив письмо Федора отцу. Явился фельдшер, осмотрел, сменил повязку.
— Мясо молодое, дырка махонькая, — усмехнулся в усы. — Всё заживет, господин кадет.
Федя и не сомневался, что заживёт. Но шрам-то останется, а шрам — это первое кадетское отличие!.. На подбородке у него уже есть, а теперь и на плече, да какой! От пули!..
Петя Ниткин убежал искать Нифонтова. Принесли положенные болящему полдник — большую кружку крепкого чая, французскую булку, кубики золотистого масла, ломтики холодной буженины. На тумбочке в изголовье остался заложенный закладкой «Кракен». Всё хорошо. Все живы. Ужас кончился. Сёстры и мама, конечно, дико перепугались, потому что папа со своим Туркестанским полком отражал нападение на императорский дворец, но с северной окраины Гатчино пробились роты гвардейской артиллерийской бригады, оттеснившие погромщиков за железную дорогу.