Александровскiе кадеты
Шрифт:
— Пусть проедут, — одними губами сказал Две Мишени. — Может, пронесёт…
Не пронесло.
Грузовик завернул вдоль трамвайных рельсов, направляясь к вокзалу. Люди полезли из кузова, замялись перед тёмными провалами выбитых окон.
— Тихо вроде всё… — донеслось до Федора
— Да нет здесь никого!
— Почудилось Емельянке невесть что!
— Да видел я, сам видел, мешки тащили через мост!
Всего дружинников тут было, наверное, десятка полтора. Наставив винтовки, они топтались перед зданием — черные зияющие дыры оконных проёмов, тишина, ни звука, ни огонька…
— Ну
— Брать, — выдохнул Аристов. Чернявин молча кивнул, шёпотом принялся отдавать распоряжения.
…Их прикрывали тёмные трупы трамваев. Стрелки-отличники Феди Солонова и два десятка кадет третьей роты выступили все разом, наставив стволы.
— Ни с места! — рявкнул Две Мишени.
В тот же миг, как по волшебству, винтовочные дула возникли и в вокзальных окнах, словно там только и ждали момента.
— Бросай оружие! — подхватил Чернявин.
— Бросай! — из ближайшего окна наводил пулемёт Семен Ильич Яковлев.
— А? Что?..
Дружинники так и замерли.
— Клади винтовки! Или — залп по счёту «два»!
Молодой парень в худом пальто не выдержал первым. Положил винтовку на камни брусчатки, мелко и поспешно закрестился.
— Вот молодец, — одобрил Две Мишени. — А вам что, особое приглашение требуется?
Дружинники складывали оружие, явно оробев.
— Руки вверх, подходи по одному для обыска!
— Да кто вы такие? — вожак, тот самый, что сидел с «льюисом», положил пулемёт вместе с остальными, но, видать, оказался смелее других. — Мы — рабочая дружина с «Треугольника»! Порядок охраняем! А вы что за…
— Кадеты энто, — с ненавистью выдохнул усатый дядька постарше. — Ишь, при погонах… александровские, я ихнюю сволочь знаю…
Федор Солонов чуть сдвинулся. Ствол его «фёдоровки», куда более годной для городских перестрелок, чем длинная снайперская винтовка, глядел прямо в лоб усатому.
— Осторожнее, любезный, — процедил сквозь зубы Две Мишени. — Давай-ка заходи внутрь, посидим рядком да поговорим ладком…
Третья рота осталась караулить — не явятся ли ещё желающие проверить, что случилось с первой отправившейся на разведку командой. Пленных затолкали в пакгауз и заперли, отделив двоих — вожака и усатого.
Первый, высокий и плечистый, с мозолистыми руками, глядел смело, с вызовом. Допрос снимали Две Мишени и Яковлев; усатого увёл Черняев.
— Имя, прозвище как?
— Степанов Иван, — парень не опускал взгляда.
— А по батюшке?
— По батюшке — Тимофеевич!
— Ну так и расскажи нам, Иван Тимофеевич, коль ваша дружина «за порядком следит», что в граде Петровом делается?
— А что, твоё благородие не знает, что ль? — хмыкнул Степанов. Была на нём добротная чёрная кожанка, добрые же сапоги, новенький широкий ремень.
— Какие задачи вашей дружины? — резко спросил Две Мишени. — Численность? Вооружение? Есть ли немцы в городе?
Федору сперва показалось, что вожак дружинников
— Задача… одна задача, порядок держать. Чтобы с заводом ничего не случилось. Он трудовому народу ещё пригодится — галоши-то всем нужны, и буржуям, и пролетариям! Народу нас сотни полторы будет. Из оружия — винтари всё больше, да пулемет. Был.
— Именно, что был. Ну, а немцы где? Неприятель истинный?
— Немцы-то? Немцы в Стрельне. Мятежников давят, контру всяческую. Вместе с солдатами из полков свободы.
— Из каких полков? — непритворно изумился Яковлев.
— Из полков свободы, — охотно пояснил Иван. — Волынский полк, Литовский, Кегсгольмский… Волынский первым и восстал.
— Волынский, значит, — мертвым голосом сказал Две Мишени. — А где остальная гвардия, где преображенцы, где семеновцы?
— Так это мятежники и есть, — с прежней лёгкостью сказал Степанов. — Они-то и сбежали, когда германец нам пришёл свободу дать.
— Германец вас, дураков, только в рабство забрать может, а не «свободу дать»! — в сердцах передразнил пленника Две Мишени.
Взгляд вперёд 4.3
— Германец живёт хорошо, а мы что ж, не могём?
— «Могём, могём». Ну, а почему вокруг всё темно и магазины разгромлены? Куда твоя дружина смотрела, Иван Степанов?
— Мы завод охраняем, — оскалился тот. — Как раз потому, что лавки разбивать начали. Сказал же, твоё благородие, мы за порядок!
— За порядок. А против государя восстали, присяге изменили. Так?
— Стой, Константин Сергеевич. Вот что, православный человек Иван Степанов. Рассказывай, что в городе творится, что, где и как; а мы — слово офицера и дворянина! — и тебя, и твоих отпустим на все четыре стороны. Винтовки не вернём, ну да ты себе других достанешь.
Дружинник заколебался.
— На вот, закуривай, — Две Мишени протянул портсигар. — С германцем воевать надо, Степанов, а не друг другу глотки рвать. Он на нашу землю пришёл, никто их сюда не звал.
— Бывает, что друг и нежданно заглянет, — командир дружины пустил дым. — Да-а… хорош у тебя табачок, твоё благородие… Ну, так и быть, скажу — вреда с того не будет, сами всё равно узнаете. Значится, так…
…Где государь и наследник-цесаревич, Степанов не знал. Слышал только, что их ищут, Временное собрание ищет изо всех сил. Зато знал другое — восставшие полки и рабочие дружины заняли окраины города, заводские кварталы, ждали подхода немцев и запасных частей, присоединившихся к «борьбе за свободу». В центре же засели немногочисленные юнкера и отдельные гвардейские роты, удерживая Госбанк на Садовой улице, министерства внутренних дел и штаб жандармского корпуса, главный телеграф, телефонную станцию, арсенал и Петропавловскую крепость. Зимний дворец, Главный штаб, Адмиралтейство, а также мосты через Неву тоже оставались в их руках. Про александровских кадет Иван не слышал. Фронт проходил примерно по реке Фонтанке, однако все вокзалы остались в тылу восставших, отчего и не охранялись — не от кого. Поезда ходить перестали, персонал разбежался. Кто грабить, кто спасаться от ограблений.