Александровскiе кадеты
Шрифт:
Седьмая рота протопала по лестнице и стала растекаться по клетушкам спален, а госпожа Шульц самолично проверяла, чтобы все двери были закрыты и заперты.
— Оставаться внутри! Я буду тут! — и она направилась к конторке дежурного по роте в торце коридора.
— Петь, ты всё знаешь, — Федя с другом разом прилипли к окну, откуда как раз были ещё заметны медленно рассеивающиеся столбы дыма. Здесь стёкла уцелели. Похоже, что на станции начался ещё и пожар — слышались звонки пожарных команд, звонко ударили тревогу на каланче, так, что задрожали окна во всём городе. — Что, и впрямь снаряды, думаешь?
— Не, — покачал головой Петя Ниткин. — Не снаряды. Так только шимоза японская взрывается, а её у нас нет. Это… это… — он наморщил лоб, и вдруг проговорил страшным шёпотом: — Это бомбисты взорвали!
— Бомбисты? — вздрогнул Федя. — К-какие бомбисты?
— Какие, какие! Ты что, газет не читаешь? — похоже, Петя даже оторопел. Очевидно, в его представлении «не читать газет» равнялось «добровольно не есть мороженое».
— Н-не читаю…
Газеты читали папа и дядя Серёжа. Кадет Солонов предпочитал книжки о приключениях сыщика Ната Пинкертона или «Пещеру Лейхтвейса». Ну и, конечно, «Гения русского сыска»[1].
— Эх, ты!.. — впервые укорил Петя Ниткин приятеля. — Бомбисты — те, которые три года назад людей подвзрывали, городовых, чиновников — ну, когда беспорядки-то были? Что, забыл всё, что ли?
Три года назад Федора Солонова, ученика военной гимназии тихого и провинциального Елисаветинска, заботили совсем другие материи; хотя и их тихий юг не обошла мятежная гроза. Правда, вылилось это в один-единственный погром на рынке; начался он с того, что заполыхал полицейский участок, ну а потом пошло-поехало, и останавливали всё это солдаты всё того же Семеновского полка. Но «буза» или даже «беспорядки» — они «беспорядки» и есть, не более того. Не «мятеж», не «восстание», не «революция». Настоящая «смута» гремела где-то далеко-далеко, в столицах, в Петербурге, в Москве, в Варшаве, но не у них.
Поэтому «забывать» Феде ничего даже и не пришлось.
— Так это ж злодеи, значит! — возмутился он. — На станции утром два взрыва — там же народу-то сколько! Кто в город едет, кто из города!
— Вот именно, — понурился Петя. — Как подумаю, сколько там… сколько их…
— Поймают этих бомбистов! — Федя стукнул кулаком в ладонь. — Непременно поймают!
— Может, и поймают, — вздохнул всезнающий Нитки. — Ловили уже, случалось. Вот, как-то раз, аж семнадцать человек поймали, да только почти всех и отпустить пришлось.[2]
— Как же так? — поразился Федор.
— Да вот так, — уныло сказал Петя. — У нас же невинных не сажают. Доказательства нужны. Железные. А их, видать, не было…
Да, в «Гении русского сыска» всё выходило совершенно не так.
Они ещё довольно долго сидели так, у окна. Дым от взрывов рассеялся, но теперь на станции полыхал пожар, который погасить удалось только к вечеру.
Занятий в тот день больше не было, лишь какое-то время спустя Ирина Ивановна вывела истомившихся мальчишек на плац, к гимнастическому городку. Сама она облачилась в широченные парусиновые шаровары и самолично повела седьмую роту на штурм полосы препятствий.
— Ой, мама… — простонал бедняга Ниткин, глядя на шесты и канаты, по коим предстояло взбираться. — Я ж ни в жисть…
Однако госпожа Шульц, похоже, кое-что понимала, поскольку быстро и лихо разбила отделения на «команды», каждому дав своё дело. Пете Ниткину и ещё двух смахивавшим на него сложением и полным отсутствием «ухватки» кадетам из второго и третьего отделений было велено бежать следом за своими, составляя список, кому что удалось, каковой потом надо было оформить как «донесение о боевых действиях».
Петя глядел на вручённые ему полевой блокнот с карандашиком на верёвочке, словно утопающий, которому прямо с чистого неба свалился спасательный круг.
— Седьмая рота, слушай мою команду! На отделения — разберись!.. У нас три дорожки, три одинаковых полосы. Отделение, пришедшее первым, вечером идёт пить чай со сладкими булками в корпусную чайную! Зачёт по последнему кадету! Помогайте друг другу, как на настоящей войне! Все готовы?..
— Так точно!.. Готовы!.. — раздалось мальчишеское многоголосие.
— За мной! — звонко крикнула госпожа Шульц и лихо перемахнула через широкий сухой ров, подпрыгнула, ухватилась руками за верх кирпичной стены с оконными проёмами и миг спустя исчезла в одном из них.
— Ого-го! — завопил второгодник Воротников, и ринулся следом. За ним — и вся остальная рота.
Перебраться через ров, хоть и глубокий, но с довольно пологими скатами было не так трудно; однако окна в фальшивой стене оказались преизрядно высоко, и взобраться сразу удалось одному лишь Воротникову, да и то еле-еле.
— Руку давай! — запоздало крикнул Федя, но Севка успел спрыгнуть на другую сторону.
— Солонов! Подсади! Я тебя втащу! — долговязый Юрка Вяземский нетерпеливо подпрыгивал возле самой стены.
Фёдор привычно упёрся спиной в кирпичную кладку, согнул колени, сложил руки лодочкой; Юрка ловко ступил в них, оттолкнулся, подтянулся — и вот он уже протягивает Феде руку, готовый вздёрнуть его наверх.
Второе и третье отделения тоже толпились, взволнованно гомоня, около своих стенок. Но, поскольку Воротников был «первым силачом» в роте, его отделение и вырвалось вперёд.
Как-то Федя Солонов вдруг забыл и про взрывы, и про бомбистов.
Сейчас нужно было, чтобы его отделение пришло бы первым.
Петя Ниткин неспешно трусил следом, обходя препятствия по дорожке, засыпанной крупным песком, и старательно делал заметки.
— Так нечестно! — возмутился Бобровский, старательно пыхтя в спину Феде. Ему приходилось нелегко, однако он, похоже, из кожи вон лез, чтобы удержаться в головах отделения. — Почему мы тут… фух! Фух! — отдуваемся, а этот?!..
Он думал, что Ирина Ивановна ничего не слышит и не замечает. Однако оказалось, что госпожа Шульц, успев лично пройти всю полосу, вернулась к пыхтящим кадетам, следила, уперев руки в боки.