Александровскiе кадеты
Шрифт:
— И гранаты, Фаддей Лукич. Итак, господа кадеты, первый вывод — даже небольшой отряд может успешно сражаться с превосходящими силами противника, если займёт правильную позицию и правильно распределит имеющиеся ресурсы. А теперь перейдём к тому, что есть основа основ любой армии — её солдат и устав, которому он починяется…
Сразу несколько рук взлетели над кадетскими макушками — и одна из них Федора.
— Константин Сергеич, Константин Сергеич! — раздалось со всех сторон. — Фаддей Лукич! А чем дело-то кончилось?! Расскажите, ну пожалуйста!..
— Рассказывай, Фаддей Лукич, — улыбнулся подполковник. — И впрямь, чего ж такую историю без конца оставлять?
— И-и, господа мои кадеты! Особо много и не расскажешь. Правильно нас ругал его высокоблагородие Константин Сергеевич — знамя-то и впрямь позицию нашу выдавало, хоть мы и поставили его чуток в отдалении. Нарвались япошки на наш огонь, откатились. Раз, другой. А потом вдруг как стихло всё. Поняли мы, что ждут они артиллерию свою, когда подтянется. Кто знает, может, решили, что тут целый полк обороняется, — старый фельдфебель молодецки подкрутил усы. — Поняли мы, что дело жаркое будет, подхватились — и отошли на полверсты. Там снова засели — и вовремя. Ка-ак начали желтомазые по высотке оставленной залпы класть, ну ровно на высочайшем смотру. Не уйди мы оттуда — не гуторили б мы тут с вами. Но мы ушли. И потом снова их угостили, как те вперёд полезли. Так, где за камушки, где за ручеек, где за что придется цепляясь, и до своих добрались…
— И получил за то Фаддей Лукич свой георгиевский крест, — докончил подполковник.
Два часа «длинного урока» пролетели незаметно. Задал подполковник много — и те же уставы, и про стрелковое отделение.
Остаток дня — с обычными уроками — прошёл спокойно. На ужине Севка Воротников вновь подкатился к их столу:
— Эй, Нитка! Ты, ты, тебе говорю! Ты, Нитка, сюда слушай. Хочешь, Нитка, я с тобой дружиться буду?
Петя захлопал глазами и покраснел; Фёдор поспешно пихнул друга в бок — он что, не понимает, что Воротников опять задумал каверзу?
— Вот давай ты мне эту плюшку с маком отдашь, а, Нитка? А я пригляжу, чтобы тебя никто не трогал. А то, знаешь, тут много таких, которые слабых обижать любят!
Говорил Севка всё это вполне мирно, даже дружелюбно; тон его мог обмануть кого угодно, только не Федю Солонова, вдосталь насмотревшихся на подобное в своей 3-ей Елисаветинской и даже сам пару раз становившийся жертвой.
— Оставь его, Воротников!
— Чего это «оставь», Слон, а? — куражился второгодник. — Порядок такой, Солонов, не знаешь, что ль? За защиту у нас всегда сладким делились! Да и неполезно Нитке булки жрать! Как и колбасу, кстати! А то будет не Нитка, а морской канат, в двери не пролезет!
— Пусть ест, Федя, мне не жалко, — горестно прошептал Петя и прежде, чем Солонов успел его остановить, сам пододвинул Воротникову тарелку.
И, пока остальные хлопали глазами, а Федор безуспешно толкал приятеля, Воротников преспокойно протянул руку, забрав себе маковую плюшку прямо с тарелки Ниткина — никто и глазом моргнуть не успел.
Кадеты за их столом и за несколькими из соседних с готовностью загоготали. Всё те же Пащенко, Шпора да примкнувший к ним Бушен; Фёдор сжал кулаки.
— Чего регочите?! Эх, вы, а ещё за одним столом сидим!..
— Эй, Слон, ты чего? — искренне удивился рыжий Гришка Пащенко. — Клювом за ужином не щёлкают! Сам знать должен, коль в военной гимназии был!
— Хватит, Воротников, — поднялся Федя. — Один раз уже дрались, тебе мало? Прошлый разве свезло тебе, гляди, вдругорядь уж не свезёт!
— Да чё ты с ним, как нянька, с Ниткой этой? — искренне удивился Севка, проворно запихивая булку в рот. — Ты второй силач на всё роту! Дерёшься здорово! Давай вместе держаться!.. Хочешь, вот этот вот вихрастый, — он ткнул пальцем в Борьку Шпору — сейчас тебе свою плюшку отдаст? Ты ведь отдашь, Шпоркин, верно?
Борька тоже замигал растерянно. Перспектива драться с «первым силачом роты» ему явно не улыбалась.
— Мне чужого не нужно, Воротников, — Федя уже стоял.
— Ну, не нужно, так не нужно, — пожал плечами Севка. — Бывай, Слон. Нитку свою стереги.
И отошёл себе, уминая остатки булки.
Федор сел, ни на кого не глядя.
— Эх, вы, — процедил сквозь зубы. — Думаете, пока он у Ниткина булки да колбасу отбирает, вас не тронет?
Соседи не ответили, дружно уткнувшись в собственные тарелки. Правда, у конопатого Пашки Бушена уши покраснели, но толку-то с того покраснения!..
И только теперь Федя Солонов вдруг понял, что от дверей на них зорко поглядывает Две Мишени. Поглядывает зорко, всё, конечно же, видит, но не вмешивается.
Не вмешивается, однако смотрит с явным осуждением.
Утром грянул сигнал побудки, и Феде пришлось точно так же стаскивать с кровати спавшего мёртвым сном Ниткина. Оно и понятно — несмотря на все предупреждения, Петя продолжал читать ещё долго после отбоя, закрыв занавески и включив фонарик.
Вот и дочитался.
День начинался как обычно, доносились издалека фабричные гудки; а вот паровозных голосов слышно не было — после взрыва на вокзале поезда пустили в объезд.
На утренней поверке, на завтраке — где второгодник Воротников опять лишил беднягу Ниткина колбасы и Федя, мрачно прожигая Севку взглядом, отдал приятелю свой сыр — всё шло как обычно. Две Мишени, как всегда, подтянутый и спокойный, капитаны Коссарт с Ромашкевичем, правда, казались несколько взволнованными, но мало ли почему они могли волноваться!..
Перед первым уроком — у Солонова и всего первого отделения это была математика того самого Кантора, Иоганна Иоганныча — Константин Сергеевич остановил свою седьмую роту.
Рядом с ним и двумя капитанами вдруг тенью возникла госпожа Шульц. Две Мишени глянул на неё искоса, кашлянул.
— Господа кадеты. Вы знаете — подлое и злодейское покушение совершено бомбистами, врагами…
— Кхм!
— Ирина Ивановна, сударыня, а вам разве не надо —
— С вашего разрешения, господин подполковник, я бы хотела присутствовать.