Александровскiе кадеты
Шрифт:
И, взяв чистый лист писчей бумаги с надпечатанным сверху гербом Корпуса, поставил перед собой чернильницу, выбрал самонаилучшее, расписанное перо, не сажавшее клякс, положил рядом промокашку. И вывел, медленно, «с овальными закруглениями и пламевидными линиями переменной величины»:
«Горъ. Гатчино Санктъ-Петербургской губерніи, улица Бомбардирская, 11, Корабельниковы, собственный домъ…»
Подумал чуток и прибавил:
«Мадемуазель Елизавет Корабельниковой. Въ собственныя руки».
Дальше уже требовалось писать вежливо и Как Положено. Федя мысленно застонал, но, взявшись за гуж, не говори, что своя рубашка ближе к телу.
Петя бросал на друга заинтересованные взоры, и даже только что поступивший «Физикъ-Любитель» не мог его полностью отвлечь.
В общем, спустя всего лишь полтора часа танталовых мук, уже после отбоя, пересидев даже железного в этом деле Петю, Федя смотрел на несколько строчек, изобиловавших оборотами вроде «не благоугодно ли Вам» да «не соблаговолите ли Вы».
В конце концов, будучи в полном отчаянии, Федор махнул рукой, мол, пропадай моя телега, все четыре колеса, запечатал письмо в конверт, надписал адрес и сверху, от усталости едва не посадил кляксу, приклеил марку вверх ногами, хорошо, что вовремя спохватился — и упал спать мертвецким сном, так, словно одолел в марш-броске два десятка вёрст единым духом.
Наутро письмо отправилось в руки m-mle Шульц, опять явившейся на раннюю поверку. Это оживило память о насмешках шестой роты; другие кадеты, похоже, тоже вспомнили и теперь озабоченно шептались, пока не в строю, но Феде Солонову было не до того.
Никогда ещё он не звал ни одну девочку на каток. Эх, да чего там, никогда и не катался вот так, с девочкой, чтобы парой. С приятелями, конечно, гоняли, причём с форсом, «голландским шагом»; жаль только, что зима в Елисаветинске была короткой и теплой, и каток держался самое больше с Рождества до Сырной седьмицы.
Здесь же, на севере, лёд вставал крепко, надолго.
Уроки в тот день казались сущим мученьем. Даже Ирина Ивановна смотрела на Федю неодобрительно, а зловредный Кантор потащил к доске решать задачу «на построение»; Федя запутался в углах и отрезках, после чего со стыдом отправлен был на место с тремя баллами (из двенадцати) — всё-таки он сумел хоть что-то ответить; зато на несчастном Воротникове раздражённый Иоганн Иоганныч отыгрался как следует, влепив бедолаге совершенно незаслуженный кол.
В довершении всех бед Феде досталось и от Двух Мишеней. Ну, как досталось — Константин Сергеевич остановил кадета Солонова перед вечерней поверкой.
— Ваше высокоблагородие, кадет Солонов по вашему приказанию прибыл!
— Вольно, кадет, — подполковник смотрел строго. — Помнится, в самый первый день поручил я кадета Ниткина вашему попечительству. Верно?
— Так точно, верно! — Федор что было сил «ел глазами начальство».
— Кое-чему кадет Ниткин выучился. В строю стоит теперь не аки квашня с тестом. Честь отдаёт не без лихости, молодцеватость появилась. За то, кадет Солонов, хвалю. Однако вот на пробежке последней кадет Ниткин, увы, отстал безнадёжно, если бы не госпожа Шульц, так вообще пришлось бы оставлять с ним провожатого. И на гимнастике товарищ ваш — в самом конце, ну, разве что Маркин-второй ещё такой же, — Две Мишени вздохнул. — Так дело не пойдёт, кадет Солонов. Понимаете ли вы, что сосед ваш и друг, кадет Ниткин Пётр не выдержит годовых испытаний весной? Что его не допустят к летним учениям, к сбор-походу и маневрам, а это означает исключение из Корпуса? Хотите ли вы этого, кадет Солонов?
Федя изо всех сил замотал головой.
— Никак нет, господин полковник!
— Конечно, все мы, и я, и капитаны Коссарт с Ромашкевичем, и… — тут Константин Сергеевич замялся, — и госпожа Шульц — все мы постараемся подтянуть кадета Ниткина. Но без вашей помощи ничего не получится.
— Так точно!
Две Мишени покачал головой.
— Отставить «так точно», кадет. Что вы намерены сделать? Каков ваш план?
— А… ваш? — вдруг выпалил Федя, не успев даже подумать, что же он, в сущности, говорит. И испугался. И зачастил лихорадочно: — Я к тому, Константин Сергеевич, что ежели в разные стороны тянуть, то это ж ничего ж не выйдет… надо ж не как лебедь, рак да щука…
— Верно, — кивнул подполковник. — Опять же, хвалю, кадет. Вы правы, действовать мы должны сообща. Поэтому будут дополнительные занятия. Для вас и кадета Ниткина.
Федя мысленно застонал. Ну что за невезение?! И так времени нет уроки сделать, а тут ещё и «дополнительные занятия»!
Мелькнула, конечно, и мыслишка, мол, чего это я за Нитку отдуваться должен? — но Федя тотчас же её изловил, скомкал, словно ненужную бумажку, изорвал на мелкие клочки и пустил по воображаемому ветру.
В общем, теперь ему, кадету Солонову, надлежало помогать Ниткину ещё и в гимнастике, а не только лишь в строевых упражнениях.
Зима пришла в Гатчино бурно, весело, сразу. Не гнилой хилой слякотью, когда «и сверху «шляча», и снизу тоже», как говаривала нянюшка — нет, с холодного севера, подобно могучему воинству, навалились низкие, почти чёрные тучи, взвыл ветер, ударила метель; но буйствовала она недолго, и уже к утру снег тихо валил и валил себе, быстро покрывая успевшую остыть землю. Пришлось срочно расчищать каток, но этому никто не огорчился — господа кадеты вдвоем и втроем наваливались на широченные скребки, в полную сажень, если не в полторы, и с хохотом мчали по льду, сперва быстро, затем всё медленнее и медленнее, толкая перед собой быстро растущий снежный сугроб.
Снежные стены росли и вокруг катка. Кое-кто уже принялся возводить крепостные стены с башнями; замелькали снежки.
Шестая рота, пользуясь общим — хоть и временным! — забвением корпусных правил, решила, что настало их время.
— Эй, седьмая рота, первое отделение! А с каких это пор вами Шульциха командует?
Степка Васильчиков. Самый задиристый задира, не уступавший самому Севке Воротникову, и оспаривавший у него титул главного силача младших возрастов.
Как на грех, Две Мишени куда-то отлучился, и вместо него первым отделением седьмой роты на уборке снега и впрямь распоряжалась госпожа Шульц.
— А у нас теперь это институтки — аж классную даму назначили! — загоготал Фимка Егоров, Васильчиков подручный.
Первое отделение встретило насмешки угрюмым молчанием. Севка Воротников поплевал себе на кулак и деловито направился прямо к недругам; Федор, недолго думая, последовал за ним, а третьим, к полному его изумлению, оказался Петя Ниткин — бледный, но решительный.
И именно Петя, опередив всех остальных, глядя прямо в глаза Васильчикову, выдал:
— Аскарида ты лумбрикоидальная, ганглий ты папилломный, — и ещё очень-очень много такого же, очень разного и никогда ни седьмой, ни шестой ротами не слышанного.