Александровскiе кадеты

Перумов Ник

— Кто-то надеялся на лучшую жизнь? — Ирина Ивановна подняла взгляд. Глаза её блестели. — Какая может быть лучшая жизнь, если она начинается с такого злодейства? Ведь Государя не судили?..

— Вы абсолютно правы, — кивнул профессор. — Никто не озаботился формальностями.

— Но дети… дети-то в чём виноваты?!

— Ах, Ирина Ивановна!.. нет смысла задавать эти вопросы. Кто-то пытался сказать, что это, мол, «возмездие кровавому царскому режиму»…

— Какое отношение к этому имели юные девушки и мальчик-подросток?!

— Никакого.

— Тогда почему…

— Дорогие мои, — опять перебила Мария Владимировна. — Нет смысла задавать сейчас эти вопросы. У нас это случилось. Мы старались сделать всё, чтобы подобное не случилось у вас.

— Правильно ли я понял, — сумрачно сказал подполковник, — что у власти сейчас — наследники тех, кто свершил цареубийство?

Хозяева кивнули.

— Нельзя сказать, что жизнь очень плоха. Никто не голодает. Все дети учатся, школы и университеты бесплатны, открыты для всех, только сдай экзамены. У людей есть работа. Нет больше сословий и сословных границ, все равны… ну, в общем. Много музеев, и билеты недороги…

— Эрмитаж был бесплатен, — прошептала Ирина Ивановна. — И Русский музей тоже. И другие…

— Зимний дворец тоже можно было осматривать…[1]

— В общем, люди скорее довольны. Ворчат, конечно — с продуктами случаются нехватки, а рынки очень дороги…

Федя ощущал, как у него кругом идёт голова.

— Мы мальчишек совсем замучили, — поднялась Мария Владимировна. — Говорим, говорим без устали, а они…

— Мадам, — очень вежливо сказал вдруг Петя Ниткин, — а, может, вы нам просто дадите какой-нибудь ваш учебник? Вот пусть бы Игорь и дал. Мы б и узнали всё, что случилось, всё, что нам надо знать.

— Учебник-то дадим, — закряхтел Николай Михайлович, — да только уж больно он, гм, своеобразный. Тяжело вам читать будет. Старую Россию там на все корки ругают.

— Ну, не везде. Про Петра Великого, про Суворова, про войну двенадцатого года — совсем неплохо написано. Да и про Крымскую — тоже.

— У меня голова кругом, — Ирина Ивановна прижала пальцы к вискам.

— Шли бы вы лучше отдохнуть, гости дорогие. Отмахали шестьдесят лет с гаком; до вечера ещё далеко, но прилягте — вдруг уснуть получится?

И Федя Солонов сам не сообразил, как оказался на диване, под одеялом; и, стоило ему смежить веки, как он мигом провалился в бездонный, точно смерть, сон.

* * *

А когда вновь открыл глаза, был уже следующий день и было уже позднее утро.

И это был не сон.

— Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…

Это Петя Ниткин читал вслух Символ Веры. Петя Ниткин, который, конечно, по Закону Божьему имел «двенадцать», но в Корпусе молитвы читал с прохладцей, так, явно по привычке!..

— И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша…

Петя читал со страстью, словно слово его могло сейчас взломать тот ужасные абсурд или абсурдный ужас, куда они угодили и от чего вчера лопалась голова.

Федя дослушал до конца. Знакомы слова сами собой повторялись, заставляя на краткий миг избыть гнетущую тревогу — что там, дома, что с сестрами, что с мамой и папой?..

— Петь…

— Я, — откликнулся Ниткин. Он сидел, уронив руки, на узкой кровати у противоположной стены.

— Петь, мы ж вернёмся, так?

— Конечно, — сказал Петя. — Конечно, вернёмся. Господь не оставит. Не попустит.

— Но… тут ведь такое было… Государь… цесаревич… великие княжны… государыня…

— У меня есть мысль, — ответил Петя не слишком понятно. — Не бывает ничего бессмысленного, Федь. Вот честное слово, не бывает. Смысл есть, всегда есть, просто мы его не видим пока.

Федя хотел спросить ещё, но тут заглянула Мария Владимировна, позвав всех завтракать.

Завтрак был странный. Манная каша, чай и бутерброд с колбасой — розовая мякоть с вкраплениями белых овалов жира.

— «Телячья», вчера достала. Постоять пришлось, — вполголоса рассказывала хозяйка Ирине Ивановне. — Так-то со снабжением у нас ничего, Николаю Михайловичу заказы на работе дают, но то одно пропадёт, то другое. То макароны вдруг исчезнут дней на десять, то крупа какая. Гречка, например, давным-давно в дефиците. Чай хороший. Кофе в зернах то появится, то пропадет. Колбаса, что похуже, есть всегда, а вот эту — «телячья» — когда выбросят.

— Куда выбросят? — не понимала Ирина Ивановна.

— Ах, простите, простите старуху, дорогая. «Выбросят» — значит, неожиданно появится в продаже.

— А почему же всего не хватает? — удивлялась госпожа Шульц. — Ведь социалисты обещали…

— Ну, нельзя сказать, что не хватает, — качала головой Мария Владимировна. — Никто не голодает. Как у нас говорят — «на прилавках пусто, а в холодильниках у всех всё есть». Конечно, с детством моим не сравнить. Тогда-то всё было, и сколько хочешь — имей только деньги.

— Будь справедлива, Мурочка. Ты сама сказала — «никто не голодает». Многие, очень многие вполне довольны жизнью, — заметил профессор. — Это мы с тобой помним, как оно было добезцаря, а таких уже и не осталось почти. И мы-то с тобой из благополучных семей инженеров, а простому люду…

— Ах, дорогой, брось эти народнические бредни! — отмахнулась Мария Владимировна. — Всегда недовольные будут. Давай не будем спорить, отправляйся лучше настраивать машину, а я наших гостей… ну, всё-таки познакомлю с жизнью нашей. Всё-таки первые, — и она улыбнулась.