Альфа Центавра
Шрифт:
Гробовщики, между прочим, самые вкусные. Почему? Потому что именно их покойники видят в последнюю очередь и такими запоминают на всю оставшуюся жизнь. Как любил говорить один режиссер, теперь уже тоже покойник. А как говорится:
— Остатки — самые сладкие.
— Он здесь, — сказал Дыбенко.
— Где, я не вижу. Вижу только один куст.
— Он за ним. Тоже дилемма:
— Как можно было спрятаться такому великану за маленьким кустом.
— Но!
— Был бы куст, а спрятаться можно, если можно плыть из Милана в Верону. И вышел такой чудила с Нижнего Тагила. Кали даже отшатнулась:
— Это не он!
— Щас проверим, — ответил контрольным ответом медиум Дыб:
— Пусть споет. — И действительно — это был парень, хотя и с лошадиной головой, но с:
— Гитарой.
— Ладно, мил человек, просим, — сказала Кали, — знаешь ли ты те песни, который пел:
— Их бин Распутин. И было:
— Сижу ли я, пишу ли я, пью кофе или чай, приходит ли знакомая-я блон-динка-а. Но чувствую, что смотрит на меня сохглядатай-й, да только не простой, а:
— Не-видим-ка-а. Ну и вот срываюсь с места, будто тронутый я-я. До сих пор моя невеста мной не тронут-а-ая-я! Про рыбалку осетров мы с ней диспуты ведем, ну а! Что другое если — мы стесняемся при Ём!
— Абидна, паслушай! — сказал Лева, — даже я не совсем его понимаю. Но у него гитара — значит должен петь. А должен — значит может, придется слушать.
— Нет, мы рады, рады, рады, — прохрипел Дыбенко.
— Потом споет, — сказала Кали, и задала дополнительный вопрос:
— Ну, ты-ы! лошадь?
— А не видно?
— Видно, но лошадь с гитарой — уместно ли это в день нашего поражения перед Троей.
— Маха-браха-рата я-я-я! — пропел Дыбенка.
— Что это значит? — спросила Кали, — мне тоже петь? Так скать:
— Триплетом.
— Квартетом, — вставил Лева. И они уже сели в карету, как-то:
— Кали и Дыбенка на Ём, а Лева Задов сзади за хвост, — когда появилась никому неизвестная армия.
— Откуда?
— С Волги. Это был Врангель.
Праздновали три дня и три ночи. Как сказал Лева Задов:
— Теперь не раньше, при Одиссее занимались этим делом не меньше двенадцати дней. Где брали мясо, спрашивается? И кстати, подайте мне немного большой кусок хребтового мяса.
— Ты ходил на медведя? — спросил Дыбенко, который от этого душистого запаха проснулся, как покойник:
— Очен-но голодным.
— Дак, нашли где-то стадо быков, если их едят.
— Ты хочешь сказать: было бы желание поесть, а говядина всегда найдется?
— А разве я не прав?
— Да, прав, прав, дайте ему заднюю ногу.
— Заднюю ногу я могу и сам взять.
— Если человек хочет хребтового мяса — значит он имеет, что сказать. — Это был Врангель. Которого часто, правда, чаще:
— За Глаза, — называли Одиссеем. Да и то все уже забыли кто, ибо, ибо. Ибо этот парень и воевал ли здесь вообще, а? Или только в Волге купался? Более того, может он и За Царицын сражался? Но, с другой стороны:
— А кто за него только не сражался? Леве дали треугольник, с одной стороны которого была выреза, а с другой мясо — посередине Т-образная кость, символизировавшая Стену Трои.
— Видите, — сказал Лева, — между крепостью и нами есть связь, — он провел пальцем по крышке буквы Т, мы должны ее использовать, и тогда Царицын будет взят и разграблен.
— Почему разграблен?
— Зачем его брать, если не грабить, Волга у нас и так есть. И где эта связь находится в реальности — знает только один Одиссей, — добавил Лева. Вспомнили Щепку, выпили за ее сексуальное здоровье, и за силы ее достойного мужа Колчака.
— Наверное, Сибирь уже завоевали, — сказал Дыбенка, который после хребтового мяса под Мукузани и Бордо напополам с Хеннесси уже почти открыл глаза, поэтому видел:
— Мало, — ни туды и не сюды, — как сказал один извозчик-гробовщик:
— И там плохо видит, и здесь еще не прозрел.
Глава 53
Однако через двенадцать ночей празднеств Вра понял, что надо кого-то поставить раком. Но кого? Леву Задова? Об этом спросили Дыбенко. И был голос:
— Распутина.
— Оно и логично, — вздохнула Кали, — мы хотели на нем уехать, но оказывается надо было закинуть его, как приманку на акулу. А кто у нас акула?
А эти акулы, как раз собрались в Царицыне в кабаке Метрополь, принадлежащим Амеру-Нази.
— Вот можно только диву даваться, — рассуждал сам с собой, но при наличии Елены Прекрасной Котовский, — как это получается, деньги у него были, да, в сапоге привез из Америки доллары, еще может накопил на взятках еще в боксерско-дзюдоистском турнире, потом кого-нибудь ограбил, а получается?
— А получается?
— А выходит на поверку Метрополь, а он намного больше стоит, чем эти скудные накопления простого ростовщика. Вот как так получается, когда из Немножко получается Много? Мне непонятно.
— Чтобы это узнать, мы не можем идти на штурм этого Метрополя. К тому же у них есть в запасе отель Риц.
Амер-Нази проснулся и понял, что жизнь не только полна неожиданностей, но вообще:
— Прекрасна. — Потому что не ожидал, что его уже вытащили из деревянного щита, никто не бросил в него местные недозрелые арбузы, и другие предметы домашнего обихода, уже отслужившие свой век, или:
— Муж привез новые из Парижу. — Фирменные.
— Кто тогда там стоит? — подумал он, и крикнул:
— Эни-боди! — Ибо знал, что вновь издан древний приказ:
— Всегда эни-боди, кто-нибудь должен стоять в этом щите.
— Сейчас в нем стоит Камергерша.
— До сих пор?!
— Она это заслужила, — был ответ, и только теперь Амер понял, что:
— Не видит того, кто это говорит. Но ему напомнили, что человек никогда не бывает один, как Пушкину:
— Хоть покойник, да явится. К счастию для Амера-Нази он не знал, что попугай на его плече: