Альфа Центавра
Шрифт:
— Лучше, пожалуй, Дзю До, — сказал парень. — Уточните только, пожалуйста, в каком стиле вас судить: тигра, орла или змеи?
— В дзюдо нет таких стилей, — сказал Эсти, и отхлебнул немного того Сапе-Рави, которое они глушили.
— Налейте еще, и я покажу вам эти стили.
— Мы ему уже наливали?
— Нет.
— Отлично, считай тогда, что уже налили.
— Как? — не понял парень.
— Как прошлый раз.
— Считай и ты, что попросил уже меня показать тебе прием в стиле тигра, — и он бросил Эсти прямо на дорогу.
— Как это у тебя вышло? — очень удивился Распи, который пока еще сидел за столом.
— А что здесь особенного?
— Он слишком далеко улетел, до дороги, практически.
— Стиль орла, — ответил парень, — ибо как сказал поэт:
— Орлу подобно ты летаешь.
Распи весь напрягся, понимая, что сейчас подошла уже его очередь, но парень бросил его не на дорогу, а наоборот: в большое зеркальное, как в поезде, окно ресторана. Распи не ожидал, думал и его бросят туда, куда, как говорится, Макар телят не гонял, в том смысле, что на чистую от говна разных скотов, которые могли бы проходить здесь, как ходят в других местах, дорогу, но, как уже известно, это было сделано в сторону противоположную.
Наконец, ребята вылезли из своих курятников, и парень, сидя за столом, и миролюбиво съев только три — как все — кусочка Сациви, правда, не удержавшись и допив все вино, ибо считал, что это не вино, а хрень какая-то, и надо лучше заказать другое, какое-нибудь:
— Киндзмараули, — или какую-нибудь:
— Хванчкару, — сказал что теперь покажет им Бросок Змеи.
— Нам встать вместе? — для смеха спросил Эсти, хотя успел только отряхнуть пыль с ушей, но и то не совсем, ибо, как сам констатировал:
— Она была еще на иво белых брюках. Распи только чертыхнулся и ничего не сказал, парень сам резюмировал:
— Не надо: стойте, как стоит. — Ибо:
— Не стоит затруднятся.
И он провел этот прием змеи. Как? Вот посмотрите как. Он накинул что-то на шею Распутину — всем показалось, что:
— Свой хвост.
— А разве бывает у лошадей такой большой хвост? — спросил маленький мальчик у мамы. Они только что вышли из ресторана, где конечно не пили вина. Но пили пиво — она. А он этот малыш только гороховый суп и большой десерт, завернутый в тонкий лаваш с сыром. Эсти он взял за голову и за шею, повернув к себе спиной.
— Удушающий, — прокомментировала мама. А малыш поправил:
— Таким приемом обычно ломают шею.
— Где ты это видел?
— В будущем. Шутка — вот сейчас увижу. — Мама только покачала головой. И парень — к ужасу, хотя и не вышедших из кабака, но прильнувших к большим окнам аборигенов — сломал ему шею.
— Кошмарус, — сказал мальчик.
— Ты прав, — подтвердила мама, — так не делается.
Распутин склонился на бездыханным телом Эсти. Но тут же отшатнулся:
— Теперь это был точно Дроздовский.
— Нет, точно, — сказала мама любопытного мальчика — это наш сосед Дроздовский — помещик молодых лет и повеса в одном лице.
— Как Онегин и Ленский, — сказал мальчик.
— Он был полковником Генерального Штаба, — сказал парень, который провел ему любимый прием Чака Норриса и Брюс Ли.
— А ты сам-то кто? — спросил Распи. Точнее, хотел спросить, но почему-то передумал. А когда понял почему заорал, как ненормальный:
— Это похищение, это похищение.
Далее, парень — это как раз был Дроздовский — объединяется с убитым Эстэ, и становится Кентавром, как Аги и Буди: они могут атаковать и вместе, как Кентавр — с лицом человека и телом лошади, так и раздельно. Или Кентавр — это, когда они разделяются? — Проверить.
Глава 30
Таким образом Дроздовский голыми руками взял в плен одного из будущих предводителей Зеленых. Прошел в город, прикинувшись простым начинающим алкоголиком, о чем ему даже выдали справку в местном революционном учреждении. И, как известно, учреждением этим был кабак. Не этот, где Дрозд, как бог черепаху, разделал двух магов.
Одного настоящего, а другого:
— Тоже так думающего про себя. — И не без оснований, ибо водитель броневика в настоящее время Вара, чувствовал это внимание к своей персоне, как он говорил по-архипелаггулагски:
— В натуре.
Они выехали за ворота крепости. Удивительно, но парень так и был в старой, бывшей когда-то белой робе, правда, на голову надел, проданную ему за гроши мамой мальчика, который за него болел в поединке с двумя, как определила его мама:
— Кентаврами, — офицерскую фуражку, к которой можно было прикладывать руку, как говорится:
— Без напряжения, ибо она и сама была сморщенная, и точно нельзя было сказать: нарочно, или сделалась так под влиянием естественных условий земной среды, как-то: ветер, дождь и другая пыль. Американцы новые фуражки для полковников и других выпускают в таком же виде крокодиловой кожи, чтобы было ясно:
— Здесь живут свободные люди. — Хочешь заниматься проституцией — занимайся, это ваше личное дело. Но все равно имеется в виду, помните:
— Виноват будет тот, кто вас в конце концов трахнет. — Ибо:
— Крайние все равно должны быть, даже там, где нет уже рабства. И следовательно, в таком случае реализовалась мечта Достоевского о том, что униженные и оскорбленные уже больше не отвечают ни за что, а наоборот отвечают те, кто их трахает.
— Пароль? — мягко спросил один из часовых на воротах. Дроздовский не счел нужным спрашивать своего коня, какой здесь сегодня пароль, ибо этот конь, после осознания своей значимости мог начать болтать всякую чушь беспрерывно, а как было сказано:
— У меня от них голова болит. Он так и сказал:
— У меня голова болит.
— Что?
— Почему?
— Вы хотите третий раз, а нас голова болит, — сказал Дроздовский.
— Если это пароль, то неправильный, — сказал часовой без улыбки.
— Скажи: вход рубль — выход два, — тявкнул Инициат, как почему естественно посчитал и Дрозд. Но только в смысле имени коня, но никак нет пароля.
— Вы с ним согласны? — спросил часовой, как будто конь, с которого только что слез Дро, тоже был участником разговора.