Альфа Центавра
Шрифт:
— Мы могли бы приобщить его к нашему общему делу, — сказал Колчак. — Но для этого надо узнать, как его зовут.
— Можно я попробую угадать? — спросила мягко Сонька, что означало: у нее уже есть мысли на этот счет.
— Пожалуйста, что ты у меня спрашиваешь. Тем более, мы еще не выбрали командира. И она сказала:
— Это Ленька Пантелеев.
— Кто?
— Ну, ты, что, не помнишь на Чемпионате мира мутил воду один тощий верзила с челкой, как у Хи.
— Художник, что ли?
— Ну, типа, хочет, чтобы все так считали. Как говорится, сейчас все лезут в Пикассы.
— Ссы? ты уверена?
— Ты, точнее, Вы еще пока, ибо не пили на брудершафт, и не трахались, как следует.
— Ну, кое-как-то мы, что ли, уже трахались, я что-то не помню?
— Так а с танком? Мы были вместе, не правда ли? Тем более, этот зассанец прицепился третьим, а то и четвертым, если всерьез считать танк, способным к этому делу добровольно. Вы виделись хоть когда-нибудь с Энди Уорхолом? По крайней мере, слышали, что он какает в трехлитровую банку из-под сгущенки — я сама меньшие объемы не покупаю, потому что сгущенное молоко очень вкусное и я не могу остановится, пока не накормлю всех, вплоть до своей собаки и кошки. И знаете почему? Пока человек, или другое существо, даже таракан, не наелся как следует — не могу чувствовать себя сытой и я. У вас так бывает?
— Надо сначала договориться, что считать сытостью.
— Сытость — это когда уже хочется какать, но пока что до этого дела дело не дошло, и только пукается.
— Я не делаю так никогда.
— Я о вас пока еще ничего и не говорю, а имею в виду только художников неосюрреалистов.
— И значит, как я понял, этот Хи ссыт на холст и выдает это художество за чистую правду?
— Да, но в принципе не всегда, иногда он пользуется кистью.
— А краску разводит своей мочой.
— Краску он не использует, ибо зачем? Если можно, как тигр: по запаху определить, где она есть, а где пустое безоблачное пространство. Более того, делает, как Энди:
— Выставляет напоказ только мочу, вообще без холста.
— Вообще без холста, — только и смог повторить Ко.
Глава 32
Колчак начал выезжать на танке, а Сонька дирижировала:
— Вира!
— Нет, нет, майна, майна! Теперь вира. И действительно, танк качался, качался, и наконец выпрыгнул на поверхность земли. От радости он сделал такой разворот вокруг котлована, в котором покоился, что Сонька закричала:
— Не раздавила, пожалуйста, покойника.
— Где он? — спросил Ко.
— Где-то. Наверное, ты его замуровал в землю. Я тебе говорила:
— Не крутись!
Но Ленька убежал.
— Ты уверен?
— Да.
— Может поспорим, что ты замуровал его в землю?
— Охотно, на что?
— На что? — повторила Сонька, и добавила: — Вопрос.
— Ответ логичен и очевиден. За.
— Что — За?
— Ты выиграешь: я иду с тобой.
— Какой еще вариант существует, не понимаю?
— Я — ты бежишь за мной.
— Это невозможно, я уже решила перейти Туда, — она махнула рукой в сторону Трои, и повторила: — Туда к Парису. Колчак не выдержал и рассмеялся.
— Нет, я не понимаю, чего вы хотите? — Сонька потребовала ответить прямо:
— Да-да, нет-нет.
— Можно оставить за собой откат? Так в виду возможности замены?
— Не хотелось бы надеяться на синицу в руке, так как очень хочу журавля в небе.
— Тем не менее, я вынужден настаивать.
— ОК, ОК, понимаю, что вы не отвяжитесь.
И она согласилась — если кто не понял — иметь в качестве Париса Леньку Пантелеева, если они его найдут, а не обязательно Колчака. С этим условием Сонька Золотая Ручка согласилась выступить на прежней своей стороне, а именно на стороне:
— Белых, которые наступали, и уже высадили много десанта на этом пляже, впрочем, поросшем кое-где травой. Такой заброшенный пляж Эпохи Застоя Российской Империи. Но кое-что напоминало:
— Здесь жили луды. — В том смысле, что да, но не совсем такие, как мы — современные. Ну, а какие они, если не Другие, если видели Землю круглой, а мы Уже:
— Плоской. — Не совсем, но как раз подходит под инопланетный сапог без супинатора. Ибо зачем он им, если ножища и так, как из обсидиана. По крайней мере, такие слухи ходили тут и там.
И как назло Ленька, тут как тут, явился — не запылился. Впрочем, как раз наоборот, был весь в пыли, и еще в чем-то.
— Где это тебя так угораздило обстряпаться? — ахнула Сонька, которую — я еще не сказал, но так уже было — он звал почему-то:
— Лёлька. — Наверное, более созвучно своему, как он думал легендарному имени, под которым он собирался громить фраеров после победы над… над… возможно даже, как и было запланировано раньше:
— После победы Мировой Революции. — Но если прилетели инопланетяне, то, значит, их громить и будем. И только одного он не мог понять даже еще до того, как попал под поезд. Ошибочка вышла, прощеньица просим, он не Анна Каренина и под поезд не хотел, да и она, я думаю, не хотела, а:
— Толкнул кто-то. — Народ сволочь, как сказал, кажется, Достоевский. Кому это выгодно? Надо подумать. Попал под танк. Вот она формула успеха. Ибо Ленька даже после этого остался жив.
— С-спирт есть! — вякнул он из последних сил.
— Запиши это в свой Блок Нот, — сказала Сонька, — это твой первый подвиг.
— Контора пишет.
— Хорошо, я сама запишу, — она вынула бересту, — приготовила для растопки костра, но для идеи использую ее. Так и напишу первым параграфом:
— Пусть нас греет Идея.
— Не забудь только, что это был мой второй подвиг, если не считать того, что было на Чемпионате Мира.
— Второй? Какой был первый?
— Под танк попал и выжил, ты что не помнишь?
— Нет, помню, но я думала, что это был подвиг танка. Кстати у этого танка должен был быть танкист.
— Да, действительно, — сказал Колчак, — куда он делся? Очень бы нам пригодился. Это случайно не ты был?
— Кто? Я? Нет.
— Ну а я тем более.
В конце концов, Ко обманул Леньку, попросил сдать немного назад, чтобы зацепить тросом что-то такое, валявшееся на дне котлована, в котором до этого куковал этот танк. И Ленька сдал. А танк был даже не заведен.