Алхимия лжи
Шрифт:
Допрос никто не записывает и не снимает на видео, а в Англии это считается грубейшим нарушением. Во время допроса они больше спорят о правильности написании слов на английском языке, чем вникают в дело. Никто не спрашивает, нужен ли мне русский переводчик, ведь протокол я должна подписать на родном языке.
Свою версию событий я излагаю без намека на волнение. Делаю акцент на том, что мой муж – гений, человек эксцентричный, мог психануть на мелочь, допустим, на грубость капитана и улететь домой. Это в его духе, и в семейном архиве есть подтверждения такого поведения. Меня просят прислать видео,
Колоритная парочка с ухмылками переглядывается и решает, что раскрыла дело. Женщина-инспектор объявляет: мой муж – гуляка-изменщик – так сильно возжелал красотку-помощницу, что не смог устоять перед ее чарами и прямо со свадьбы увез в Париж. Завидую людям с такой фантазией. Бодибилдер от нее не отстает, говорит, что совершенно не удивлен моей вспыхнувшей агрессией и тем, что я их всех прикокнула. Так им и надо. Поделом. Вот только нужно сознаться, где я спрятала трупы. Мне очень хочется предоставить следователям фотографию «красотки-сердцеедки», чтобы доказать несостоятельность версии, но мне до сих пор не вернули мобильник.
В принципе, «гениальное» расследование можно было бы на этом закончить и передать дело в суд, но парочка не сдается, требует выдать орудие убийства. Положение спасает мое носовое кровотечение. Пока адвокат находит в кейсе пачку одноразовых платков, мои руки окрашиваются в алый цвет. От вида крови бодибилдер кладет голову на грудь и затихает. Мы предположили, что задумался, оказывается – в обмороке.
Вчетвером здоровяка выносят из допросной и укладывают в коридоре на диване. Воздух сразу очищается, дышать становится легче, кровотечение прекращается, а в допросную приходит следующая партия желающих пообщаться. Тогда меня осеняет: давно я не посещала медицинские учреждения. С присущим мне драматизмом я прижимаю руку к горлу, шепчу, что меня жутко тошнит, и выдаю утренний токсикоз за сотрясение мозга.
Берч мигом подхватывает мою тревожность. Требует отвезти меня на обследование, ведь при падении я могла повредиться. Вот тут я не расслышала, что дальше сказал адвокат: то ли головой, то ли рассудком. От того, кто так отчаянно хочет выслужиться перед начальством и наладить отношения с итальянской полицией, возможны оба варианта.
Уже рассвело, когда полицейская машина останавливается перед пустынным зданием больницы, двери оказываются закрытыми, а окна темными. Карабинеры звонят начальству и выясняют, что больницу еще два месяца назад закрыли на ремонт. После очередного звонка мне поясняют, что до ближайшей клиники час езды, но мы туда не поедем – в участок приехал комиссар и требует вернуть меня на допрос.
Тогда мы с адвокатом сами находим клинику, которая оказывается в пяти минутах езды, и встаем в позу: пока меня не обследуют, никаких допросов. Карабинеры неохотно соглашаются, но ворчат, что комиссар не любит ждать. Чтобы противостояние не затянулось, я начинаю изображать рвотные позывы, от чего они тут же мобилизуются и мчатся в клинику с включенной сиреной.
Мне делают рентген. Трещин и переломов костей черепа не обнаруживают, но головная боль, тошнота и потеря сознания говорят о сотрясении. Молодой врач во всем сомневается и с кем-то
Голову распирает, как перекаченный воздухом мяч. Во рту пожар. С третьей попытки открываю глаза. Осматриваюсь. Я в своем номере. Принюхиваюсь. Чем пахнет? Кофе и сдоба! По ходу у меня белая горячка – мерещится еда. Не помню, когда я последний раз ел.
– Проснулся? – слышу я голос Петровича.
От резкого поворота башку стягивает обручем. Я стону и морщусь.
– Вставай. Гордееву повезли на допрос. Мне нужно, чтобы ты уже на начальном этапе вошел в игру.
Отмахиваюсь от него, как от пчелы, норовящей меня ужалить, и полупьяным голосом выдаю:
– Я в отпуске…
Петрович кидает в меня джинсы, на его руках остаются блестки. Он пытается от них избавиться, но без особого успеха.
– Отпуск отменяется! Официально! С этого момента я снова твой куратор. Новое начальство любезно предоставило тебя в наем.
Мой рапорт об отставке два месяца пылится на столе начотдела – желторотого птенца, которому я в отцы гожусь. Не знаю, по какой причине он его не визирует. Каждый раз, когда я задаю этот вопрос, он как факир вынимает из широкого рукава очередное дело и отправляет меня в тьму тараканью, обещая, что это последнее задание.
– Ефим Петрович, я вас уважаю, но к Эпсилону на дух не подойду.
Петрович хмурится, хочет что-то сказать, но его прерывает стук в дверь.
– Уходите. Заминировано.
Куратор открывает дверь и впускает… Гамлета! Я как увидел этого сыча, аж с кровати вскочил.
– А он что здесь делает?!
Меня резко ведет назад. Оп-па-па! Нельзя мне так резко вскакивать.
– На меня работает, – куратор поворачивается к Гамлету и спрашивает: – Ее допросили?
– По допросу информации нет, но наш чел сказал, что ночью адвокат-англичанин искал в сети контакты Авдеева.
Петрович хватает кепку и направляется к выходу.
– Адиль, ждем ровно пять минут. Не выйдешь – мы уезжаем. А ты продолжай себя жалеть.
Я успеваю собраться за три. Пока спускаюсь по лестнице, проглатываю сырную булочку и запиваю остывшим кофе. Вроде полегчало, но меня все еще штормит. В кафешке напротив заказываю двойную порцию американо на вынос и добавляю коньяка из фляжки. Только после этой смеси меня отпускает, но не сразу, а уже на подъезде к полицейскому участку.
Всю дорогу Гамлет глаз с меня не сводит. Любуется не стесняясь! От вида моих шмоток брезгливо морщится и воротит нос. Да! Я не стирал их очень давно. Нюхаю футболку, от меня реально воняет. Еще эти блестки…
Всей компашкой вваливаемся в полицейский участок и натыкаемся на Авдеева. Изображаем удивление. Спрашиваем, какими судьбами его занесло в прожаренное солнцем средиземноморское побережье. На что он отвечает, что час назад прилетел из Испании частным рейсом.
– К сожалению, сейчас Алекс повторно допрашивают. В перерыве между допросами ее возили на обследование. Ей не дали поспать, а это прямое нарушение условий содержания беременных, – вводит нас в курс Зиновий.
– Алекс беременна? – удивляется куратор.