Алмазы перуанца
Шрифт:
– Молчи! Молчи! Ты должен молчать, когда тебе приказывает твоя мать, или ты забыл четвертую заповедь Закона Божьего? – воскликнула старушка.
– Но я не желаю молчать! Разве не Теодор поразил вас ножом в плечо? Разве это не ваш любимчик, не ваш баловень, которого вы обожали? Однако довольно! – прервал себя сенатор, задыхаясь. – Теперь тебе кое-что известно о своем отце – иди же и рассуди хорошенько, кто прав, я или те люди, что отзываются о твоем отце с уважением и любовью!.. Иди!
Бедный мальчик едва расслышал последние слова дяди; в голове у него шумело, вся комната пошла ходить ходуном; в глазах мелькали красные круги.
– Бабушка! Бабушка! Дорогая, неужели же это все правда?! – с рыданием в голосе вырвалось у него.
– Правда, дитя мое, он ранил меня, но, пока я жива, я никогда не поверю, чтобы мой сын поднял на меня руку умышленно! Нет, это был просто несчастный случай!
– Кому же предназначался этот удар? – чуть внятно пролепетал мальчик побелевшими губами.
– Его собственной матери, как я тебе сказал! – со злобным ударением повторил сенатор.
– Это ложь, Иоганнес, ложь! Ах, боже!
Старушка пошатнулась, лишившись чувств, и, наверное, рухнула бы на пол, если бы Бенно не подхватил ее. Как перышко, донес он ее на руках до дивана и с тревожной заботливостью подложил ей подушку под голову.
– Ведь она не умерла, дядя? Смотрите, какая она бледная…
Сенатор молча дернул звонок; на зов явилась служанка, которой он приказал помочь своей госпоже, после чего снова начал допрос Бенно. Мальчик подтвердил все, что говорил раньше.
– В таком случае ты позже узнаешь мое решение относительно тебя, а пока не смей ни на шаг отлучаться из дома, даже и в гимназию! Слышишь? – объявил дядюшка.
У Бенно даже сердце упало при последних словах дяди.
– Дядя! Неужели вы хотите забрать меня из гимназии?
– Нам не о чем больше говорить с тобой! Ступай к себе!
Мальчик молча вышел из комнаты и на цыпочках вернулся к себе. Множество вопросов вертелось в его голове. Он сидел у окна, опершись головой на ладонь, и думы, одна другой мучительнее, не давали ему покоя.
Настало время ужина, но его не позвали к общему столу, а послали ужин сюда. После ужина сенатор вышел куда-то из дома, – все затихло, точно вымерло вокруг. В одиннадцатом часу вернулся Цургейден, Гармс запер за ним боковую входную дверь, и все опять стихло.
У Бенно стучало в висках, голова шла кругом; он лег в кровать, но не мог заснуть. Вдруг он почувствовал, что дверь его комнаты бесшумно отворилась, и знакомый голос спросил:
– Ты еще не спишь, Бенно?
Мальчик протянул вперед руку.
– Как хорошо, что ты пришел, Гармс! – И мальчик глухо зарыдал.
Старик дал ему выплакаться и, присев к его постели, тихонько гладил его рукою по плечу, а когда он затих, сказал:
– Ну, если ты еще не очень хочешь спать, то мы с тобой часочек поболтаем!
– Да, да, расскажи мне про отца!
– После, после, сперва ты расскажи мне, что там было с этими цирковыми наездниками…
– Как ты узнал об этом, Гармс?
– Видишь ли, Бенно, часто и стены имеют уши, а у нашей служанки Маргариты особенно тонкий слух! А сенатор очень рассвирепел?
– Ах, Гармс, мне пришлось услышать такие ужасные вещи, не относительно себя, но…
– Да, да, знаю!
– Гармс, разве ты уже был тогда здесь, в доме? Все это было при тебе? Да?
– Да, да, только не торопись, я расскажу тебе все по порядку. Мы с твоим отцом и господином сенатором мальчиками вместе играли. Мой отец служил у твоего дяди, и твою бабушку я помню еще молодой дамой. Это она послала меня к тебе и приказала рассказать тебе все, как было; сама она еще очень слаба после вчерашней сцены. Я обещал ей, что расскажу тебе все подробно.
– Так рассказывай!
– Не спеши! Видишь ли, твоя бабушка души не чаяла в своем младшем сыне Теодоре, твоем отце, во всем ему потакала и покрывала все его безрассудства. Он рос болезненным ребенком, и потому бедная женщина особенно привязалась к нему. Впрочем, этот умный, добрый и приветливый человек имел одну страсть, которая и погубила его: он безудержно играл и проигрывал громадные суммы!
– Ради бога, Гармс, не утаивай ничего от меня!
– Нет, нет, будь спокоен! Итак, старший из братьев Иоганнес работал не покладая рук и не разгибая спины для того, чтобы после нашествия французов, разграбивших весь наш город и подорвавших нашу торговлю, поддержать фирму Цургейден и не допустить ее разорения, а младший в это время не думал ни о чем: ни о своем торговом деле, ни о поступлении в университет, о чем мечтала его мать, ни о выборе для себя какой-либо деятельности. Старший обдумывал каждый свой шаг, каждое свое движение, младший же всегда действовал в зависимости от настроения, ничего не взвешивая и не обдумывая. Отношения между братьями всегда были натянутые и скорее недружелюбные, а однажды настолько обострились, что от слов они перешли к действиям: Иоганн схватил тяжелые каминные щипцы и замахнулся ими на брата, последний же, увернувшись от удара, схватил лежавший на столе нож и стал им обороняться.
– Скажи, Гармс, ты сам все это видел, да? – спросил мальчик, с трудом переводя дух от волнения.
– Нет, не я, а твоя бабушка, она во время ссоры находилась в смежной комнате и сквозь стеклянную дверь видела происходящее. В решительный момент бедная женщина бросилась между своими сыновьями, и нож попал ей в плечо, повредив сухожилия. Рана оказалась тяжелой, но со временем твоя бабушка поправилась, только рука ее перестала действовать.
– Что же случилось после того? – тревожно осведомился мальчик.
– Позвали врача, а братья вышли в вестибюль и наедине обменялись там несколькими фразами, какими – никому не известно, и с тех пор младший вышел из родительского дома и уже не возвращался в него.
– А позже от него приходили какие-нибудь вести?
– Никаких! – вздохнул старик. – Теодор пропал бесследно! Вероятно, он давно уже умер!
– Так это точно еще неизвестно? Никто не может сказать с уверенностью, что он умер? Никто не знает даже, где он жил впоследствии?!
– Нет, о нем ровным счетом ничего не знают. Но я почти с уверенностью могу сказать, что он умер, так как я поднял на ноги небо и землю, по поручению старой госпожи, чтобы разыскать его, и, несмотря на все мои усилия, мы нигде не нашли ни малейшего следа его. А теперь пора тебе спать! – добавил старик, подымаясь. Время позднее.
Бенно удержал его за руку.
– Ах, если бы знать, о чем отец мой и дядя говорили тогда в сенях!
– Да уж верно недоброе, так как с тех пор господин сенатор никогда не проходит через вестибюль и приказал пробить маленькую боковую дверь. Это доказывает, что совесть у него нечиста!
Бенно молчал, губы его дрожали; он не в силах был произнести ни слова.
– Ну, спокойной ночи, мой мальчик!
И, загасив свечу, старик неслышно выскользнул из комнаты и спустился вниз в свою каморку.