АльteRNatива

Секерин Николай

Это моя тайна и о ней не знал никто, даже моя мать, которая открыла мне в детстве дорогу к Богу.

Несколько раз Антон Маратович и кое-кто из друзей замечали эти мои взгляды в сторону Бога и тогда спрашивали: почему я туда смотрю? На это я отвечал всем, что делаю упражнения на глаза, чтобы зрение не портилось, смотрю иногда вдаль для фокусировки. Вроде бы такое объяснение всех удовлетворило, поэтому я смог позволить себе регулярно извиняться перед Господом и показывать этим своим взглядом, что я Его раб.

Это служило мне

своего рода оберегом, ведь пока я регулярно подтверждал свою преданность, Бог ни за что не оставил бы меня в беде и предотвратил бы любые на меня посягательства и напасти.

Я никогда не обсуждал этот свой ритуал ни с кем, даже не говорил о нём матери, хоть она и познакомила меня впервые с азами религии. Я считал, что об этом вообще нельзя ни с кем говорить, потому что Бог мог бы посчитать подобную болтовню оскорблением. Я носил свою веру в себе и ни с кем никогда ею не делился.

***

Выйдя из туалета, я поднялся на второй этаж, достал из-под коврика ключ и открыл дверь в нашу комнату. Окно было распахнуто настежь и чтобы внутрь не налетели комары и прочая дрянь, я прикрыл створку занавеской и только потом включил свет.

С улицы слышалась отдалённая музыка, дискотека подходила к концу и там снова играла медленная песня. Интересно, Самсон так и продолжает танцевать с Ангелиной? Я с облегчением отметил, что думать об этом уже не так больно. Усевшись на кровать, я достал книгу и стал читать. Но слова проходили мимо головы, я ничего не понимал, продолжая думать об Ангелине.

Возможно, что не всё ещё потеряно, надо просто немного подождать. Вскоре Самсон проявит свой высокомерный характер, и она от него откажется. Именно тогда и настанет моё время.

Да, всё так и будет, я займу место напыщенного Штерна и буду встречаться с Ангелиной. Мы будем ходить с ней в кино и кафе, гулять по городу, я познакомлю её со своими родителями, расскажу о своих интересах, и всё будет у нас отлично! А Самсон Штерн… пусть ищет себе пару среди других.

От этих мыслей у меня улучшилось настроение и я, сидя на койке с книгой в руках, блаженно пялился в, покрытый трещинами, потолок.

Музыка стихла, и вскоре с улицы стали доноситься голоса, возвращающихся по жилым корпусам, школьников. Деревянные половицы на первом этаже заскрипели. По комнатам разбредались натанцевавшиеся девчонки и голубые. Разумеется, медляки для такой характеристики не в счёт. Это понятно, что танцуя медленный, пацан делает это ради того, чтобы склеить тёлочку, чего нельзя сказать о гомосеках, выплясывающих в круге, как это делал терпила, которого я уделал возле столовки.

В комнату смеясь, вошли Красный и Делюга.

– Ты чего это сбежал от Фаиночки? – издевательски спросил Астахов.

– Срать захотелось, – в том ему ответил я.

– Оооо, какой ты гадкий, Константин!

– Пошёл нах. А где остальные?

– Скоро подойдут, – сказал Красный.

Паша Делюга уселся напротив меня и кивнул на книгу, которую я продолжал держать в руках:

– Ну что интересные «Дети капитана Гранта»?

– Пока не знаю, не могу вчитаться.

Астахов кивнул:

– Знакомое дело, самое трудное в книгах – это их расчитать. Первые страниц семьдесят минимум.

– Это от книги ещё зависит, – сказал Красный.

– Да что ты? – вскинул брови Делюга. – Ты что ж, читаешь у нас, Витя? Никогда бы не подумал…

– Это почему ещё?!

– Ээ, ну не знаю… пролетариям как-то не до чтения обычно, у станка стоять с книгой…

– Да иди в п…, – оборвал его Прокопенко. – Не смешно ни х…

Астахов издевательски выпятил губу, но ничего больше не сказал.

В комнату молча вошли Толстый и Чудо-тварь.

Я боролся с искушением спросить их где Самсон, но не сдержался.

– А, – махнул рукой Чехов, – эту пошёл провожать.

– Куда провожать? – выдавил я, тщетно пытаясь проглотить, застрявший в горле, ком.

– Куда-куда – до постели конечно!

Делюга с Красным загоготали. Я сделал усилие и тоже изобразил смех.

– Я потому уточняю, – сказал я, глядя в сторону, – что Ангелина живёт на первом этаже нашего корпуса, если ты помнишь. И если он «пошёл её провожать», то явно не до корпуса.

И тут неожиданно вошёл Самсон.

– Меня обсуждаете, жуки, так я и знал, – сказал он.

У Штерна была довольная рожа, на щеке краснел след помады.

– Да тут вот Смык беспокоится, что Ангелина тебя совратит, – заржал Чудо-тварь. – Где, говорит, мой милый Самсон, неужто променял своего Смычка на шкуру!

Я снова почувствовал бешенство, смешанное с обидой.

– Иди дрочи, тварь, – злобно выдавил я из себя, намеренно сокращая его кличку. Я ожидал, что Чехов снова спровоцирует моё избиение, но тот не стал.

– Да успокойся, Костя, – сказал он вместо этого. – Что с тобой вообще творится?

– Да, я тоже заметил, – неожиданно добавил Самсон. – У тебя всё нормально, Костян? Ты уже второй день какой-то агрессивный.

Остальные уставились на меня с немым вопросом, будто поддерживая возникшие сомнения Самсона и Чудо-твари. Я почувствовал себя в положении человека, у которого внезапно вырос половой член на лбу, и теперь его поставили перед всеми на сцену и, подавляя отвращение, пытливо рассматривают, пытаясь осмыслить немыслимое.

Я ощутил какую-то слабость во всём теле, бессильную злобу, стыд, отчаянье. Не знаю даже как обобщить все эти чувства, но они определённо делали ситуацию невыносимой. Как же так, в одночасье, могло измениться моё отношение к своим самым лучшим друзьям? Наше сильное братство пограничников, членством в котором я так гордился, стало казаться мне теперь иллюзией. Эти пятеро уродов, похоже, никакие мне не друзья, и я не представляю, как вообще мог считать иначе.