АльteRNatива

Секерин Николай

Эти мысли вихрем кружились в моей, только проснувшейся, голове, как будто бы и не было резкого пробуждения и чувства сильного недосыпа. Я с любопытством смотрел на Самсона, потому что знал – отвечать будет он.

– Простите нас, Нина Павловна, – сказал Штерн. – Мы подвели вас, поставили под удар, ведь вы отвечаете за всех нас…

– Это я и без тебя знаю, – строго перебила его учитель. – Оставь свои дипломатические способности для кого-нибудь другого. Я жду чёткого ответа на поставленный вопрос.

Самсон виновато потупился, покраснел

и выдавил из себя:

– Мы ходили на Колокольню.

– Какую ещё Колокольню? – нахмурилась Нина Павловна. – Вы что… – она нахмурилась ещё сильнее, – вы ходили на церковные развалины в село?! Вы туда ходили?!!

Самсон шумно сглотнул:

– Да, Нина Павловна…

Воцарилось зловещее молчание, казалось, учитель никак не может понять до конца того, в чём ей только что признались, в ней медленно поднималась волна негодования.

– Да как вам вообще такое в голову могло прийти?! – вскричала, наконец, она. – Вы знаете, что в этой деревне бандюги всякие ошиваются, наркоманы, сумасшедшие? Вы хоть понимаете, что могло бы произойти?

– Понимаем, Нина Павловна, – сказал Самсон.

– И что бы тогда со мной было? Что бы тогда сказали ваши родители? Нет, вы не понимаете, вы точно не понимаете! Сейчас и в городе то кругом опасность, разбой, грабежи, рэкет! А здесь что, в дикой местности? Да вас могли бы похитить, могли убить, могли вообще чёрт знает что сделать…

Нина Павловна кричала на весь коридор, сзади неё уже толпилась малышня двенадцати-тринадцати лет. Кто-то особо наглый, высунулся из-за её плеча и заявил:

– Изнасиловать могли педофилы.

– А ну пшёл отсюда! – заорала Нина Павловна на умника.

Увернувшись от подзатыльника, пацан бросился наутек.

Шумно дыша учитель строго смотрела на нас.

– Значит так, – сказала она ледяным тоном, – на следующий год вы в лагерь не едите – это я вам обещаю. А сейчас идите завтракать, а после жду вас в своём кабинете. Всех шестерых.

С этими словами она ушла.

Я встал с кровати и первым делом глянул в сторону Бога, сейчас я понял, что это Он посылает мне наказание через Нину Павловну. Похоже, в этот раз оно будет в виде предупреждения…

– На хрена ты ей сказал про колокольню? – злобно спросил Чехов.

Скрестив руки на груди, он хмуро смотрел на Штерна. Все остальные, видимо, его поддерживали, – так же хмуря брови, они ждали ответа. Под всеобщим натиском Самсон смутился и покраснел. Мне стало жаль его.

Он попытался перейти в нападение:

– А что надо было сказать?

– Не знаю, помолчал бы для разнообразия как все, – ощерился Чехов. – Что нам теперь по-твоему делать? А если нас из школы выгонят?

– Не пори чушь! Никто нас не выгонит, – неуверенно возразил Самсон. – За что? Мы вообще сейчас не в школе, а в летнем оздоровительном лагере.

– Не, Колян, – вмешался я. – Самсон правильно сделал, что сказал.

– Да что ты? Адвокат б… И почему же?

– Потому что другого варианта и не было. Нас видели – это факт. Если мы возвращались

поздно ночью в корпус через окно, стало быть, нас на положенном месте, то есть в кроватях, не было, так? Так! Значит, мы были либо на территории, либо за ней. Если бы он сказал, что мы были на территории, это могли бы опровергнуть сторож, или кто-то из взрослых, кто не спал и гулял где-нибудь. Мы ведь не знаем, какое место внутри лагеря было свободно…

Чехов задумался, но неожиданно его сторону принял Красный.

– Всё равно – не пойман не вор, можно было и впрямь промолчать, да и дело с концом. Пусть доказывает, что это ей не приснилось.

Делюга и Толстый молча встали и вышли из комнаты. Судя по всему, они тоже были против Штерна. Похоже, что кроме меня в этой ситуации его никто не поддержал. Красный вышел вслед за ними. Чудо-тварь презрительно скривил губы и заметил язвительно:

– Не прокатила твоя адвокатская х…, да Смычок?

Внутри меня всё закипело, но я промолчал. Он ушел, и остались только мы со Штерном.

– Спасибо, – сказал Самсон. – Правда, у меня такое чувство, что я действительно облажался.

Он подошёл ко мне и с благодарностью похлопал по плечу. До сих пор не знаю точно, почему я тогда за него вступился. Конечно, по правде говоря, я высказал именно то, что думал, но всё же я не любил Штерна, я ему завидовал и, как мне тогда казалось, он обокрал меня, забрав любовь моей жизни, Ангелину Шубину. Было бы правильней, наверное, в тот момент держать сторону пацанов, или же просто молчать и сохранить нейтралитет, но у меня есть одно пагубное свойство, которое всегда заставляет меня сопереживать и испытывать глубокую жалость к жертвам.

Человек может быть убийцей, насильником, или кем угодно, но в той ситуации, где его поймали, он беспомощен и стоит один против всех, я всё равно его пожалею. Может быть, это тоже часть моей душевной проблемы, такая же как, вменённая самому себе обязанность всё время смотреть в сторону Бога. Чёрт, я не знаю, просто я всегда жалею тех, кто попадает в беду, это касается и людей и всего живого. Я пожалею змею, с которой ради забавы сдирают шкуру. Я пожалею противную лающую псину, стоит ей только заскулить и поджать хвост.

Я могу быть злым, могу впадать в ярость, могу драться как зверь, но когда мой противник побит и лежит передо мной беспомощный, я не смогу его добить. Даже если кто-то скажет мне, что если я не добью его сейчас, то он встанет, оправится и через пару дней вонзит мне нож в спину.

Взять даже этих местных, которых мы ночью отмудохали. Да, я бил одного из них вдвоём с Толстым, мы били его ногами, лежащего на земле. Но то было лишь подавление агрессии с их стороны и как только они стали ныть, я тут же прекратил наносить удары, и вся моя злость улетучилась. То была лишь самооборона, перешедшая в нападение. Но Штерн. Штерн повёл себя иначе. Он вообще не дрался, а подошёл и помочился на беспомощного врага. Наверное, ему были чужды мои жалостливые чувства к жертвам.