Алые паруса бабушки Ассоль
Шрифт:
Для Кортика это был переломный момент. Он как бы нашел наконец для себя приемлемое объяснение своего вынужденного сиротства: раньше это как-то было завязано на особенностях его организма, что угнетало и настораживало. Теперь же отсутствие отца с матерью объяснялось их тяжелыми обязанностями по выращиванию двух однолеток – Кортик и его организм были тут ни при чем.
Письма от родителей по электронной почте он получал регулярно, но чувствовал себя более свободным.
– Когда они совсем про меня забудут, – объявил он как-то за завтраком, – я уйду в горы и буду там жить один.
Я
Мне тогда исполнилось десять. Накануне двое рабочих под строгим присмотром матушки затащили коробку на чердак и возились там больше часа. И я до малейших мелочей запомнил этот день рождения. Открытая металлическая кабинка поднималась медленно – Августин был «милым» раз шесть. В какой-то момент перед моим лицом появились поверхность чердачного пола и три растопыренные стойки. Потом я увидел подзорную трубу. Сознаюсь, родители Кортика сильно повредили тогда мою защитную оболочку, дав пробиться наружу почти всем основным сквернам: эгоистическому желанию, злобе, ненависти и гордости. Да-да, именно гордости. Я был горд, что могу с ненавистью отвергать такие подачки калеке-горбуну. Я был бы меньше оскорблен, предложи они мне космический корабль. Конечно, я вышел из себя.
Позже, объясняя Кортику мое «психованное», как определила матушка, поведение, я сказал, что в тот момент две грандиозные мечты наложились одна на другую и усугубили этим невозможность осуществления каждой: мечта человечества о небе и звездах и моя мечта о самостоятельных передвижениях по земле.
– Запомни! – шипел я в лицо озадаченному Кортику. – Никто из людей никогда не сможет сам оторваться от земли и взлететь, пока все обезноженные психованные калеки не пройдутся по этой самой земле.
– Люди давно уже летают в самолетах и космических кораблях, – осторожно напомнил Кортик.
Тогда я остервенело постучал ладонями по коляске.
– Может быть, ты еще скажешь, что я тоже хожу, где хочу?!
Впрочем, той же ночью мы с ним по очереди разглядывали изрытую космической оспой поверхность Луны.
На следующий день после обнаружения подзорной трубы я отослал родителям Кортика благодарственное письмо. Электронной почтой.
«Спасибо за напоминание, что у всего человечества, как у ничтожного инвалида, тоже есть неосуществимые мечты, но нельзя ли поменять подзорную трубу на браунинг № 1347?»
И моя жизнь переменилась.
И месяца не прошло, как в Надом пожаловал отец Кортика. Выглядело это так. В полдень из дорогого автомобиля вышел мужчина, степенно осмотрел дом и газоны, а поднимаясь по ступенькам лестницы, достал из кармана резиновые перчатки и небольшой респиратор. Через полминуты в коридоре перед ошарашенной матушкой стоял странный человек совершенно неопределимой внешности. Матушка, естественно, попросила его снять «намордник с лица», отец Кортика с неохотой подчинился, после чего не отказал себе в маленькой издевке. Демонстрируя матушке свою физиономию и дождавшись ее удовлетворенного кивка – мол, узнала, отец Кортика поинтересовался:
– Не нужно ли снять перчатки и сравнить отпечатки пальцев с теми, которые я оставил в прошлый приезд на вот этой самой чашке? – Его палец укоризненно указал на чашку на подоконнике с забытыми остатками кофе двухмесячной давности.
Ну и кто мог такое выдать моей матушке? Только дорогой скандальный адвокат.
Пока он застыл укоризненным памятником, я успел сообщить ему, что Кортик приедет сегодня не раньше четырех часов, так что респиратор можно пока не натягивать.
Но самое интересное было потом. Развернув руку, отец Кортика уставил этот самый затянутый резиной палец в меня и строго заявил:
– А я, молодой человек, к вам по делу.
Мы направились в «комнату мальчиков», с трудом преодолев небольшой затор в гостиной: я совсем запутался, кто кого должен пропустить в дверь первым: инвалид в коляске – здорового, хозяин дома – жильца, мальчик – взрослого, а пока я все это обдумывал, моя оскорбленная намеком на свою неряшливость матушка на полном ходу рванула между нами.
Ну, скажу я вам, он меня поразил!
Во-первых, устроившись удобно в кресле, папаша Кортика сразу же предложил мне сделку. Информацию о браунинге № 1347 в обмен на информацию об уголовном деле № 9645, возбужденном НКВД в 1945 году. Видно, сильно я его достал, тем что вместо восторженных благодарностей все требовал и требовал от него этот самый браунинг. Почувствовав сильного соперника, я как можно безразличнее поинтересовался, на кой черт мне сдалось какое-то там уголовное дело?
Он встал:
– Как хочешь.
Тогда я решил открыть одну карту.
– Из этого браунинга застрелился известный человек.
Папаша Кортика сел.
– Твой родственник? – спросил он.
– Больше, чем родственник.
– Кто может значить больше, чем родственник? – удивился папаша.
– Любимый поэт, – ответил я скромно.
– Ага… – Он задумался, внимательно, будто в первый раз, осматривая меня с пристрастием пораженного человека. – Дай-ка угадаю… Уж не Маяковский ли?
Я растекся от унижения. Какой-то там адвокат, видя меня пятый раз в жизни, с ходу все угадал.
– Да ты не комплексуй, – стал он меня успокаивать, – я просто прикинул, кто из поэтов стрелялся, и наобум предложил Маяковского, потому что сам его почитываю…
– У него не было браунинга, – перебил я.
– Понятно…
– Ничего вам не понятно. У него был пистолет, зарегистрированный, а браунинга этого никогда до дня смерти не было.
– И ты хочешь выяснить, кому принадлежал браунинг?
После такого вопроса я слегка воспрял духом. Конечно, он попал в точку с именем поэта, но пришел-то сюда, чтобы узнать, зачем мне этот чертов браунинг!
– Выяснять нечего. Все и так ясно. Он принадлежал чекистам, которые за ним следили.
– Тогда зачем?..
– Я хочу поиметь этот браунинг на некоторое время. Чтобы застрелиться из него, когда умрет матушка.
– Чудненько, – заметил на это папаша, не раздумывая ни секунды над моим ответом. – Чудненько. Хорошо, что ты не фанатеешь от Есенина. Это я к тому, что пришлось бы веревку искать, на которой он повесился, или его тоже?.. – не суть. А вот, к примеру, столь любимый мною писатель Бабель был расстрелян. Из-за женщины, кстати. Сталин приревновал жену Ежова к Бабелю и расстрелял его. Найти в таком случае то оружие, сам понимаешь…