Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Булатов уже успел пройти суровую жизненную школу: подростком он участвовал в войне, осколком снаряда ему отсекло половину мизинца на левой руке. Прибыл в пехотное училище Булатов из части. На груди у него был гвардейский значок и целый набор значков спортивных: хоккеиста, футболиста, штангиста. Булатов был предельно исполнителен и требователен. Назначенный старшиной роты, он принялся за дело с огромным рвением, не представляя себе, что можно как-то иначе относиться к своим обязанностям.
В кармане гимнастерки Булатова был блокнот с записями: кому из курсантов, когда и за что дал он взыскание. Курсанты уважали в Булатове бывалого человека, великолепного спортсмена, разумом понимали, что он честно несет службу, но, попав в его блокнот, иногда роптали.
Булатов был классическим старшиной. Наверное, именно о таких рассказывают бесчисленные солдатские истории, но было в нем немного и от «служаки».
— Товарищ старшина, — подзывает его командир роты, — завтра банный день, в пять утра подъем. Обеспечьте порядок.
— У нас в роте всегда порядок! — браво вытягивается старшина перед довольно глядящим на него майором, а минутой позже удаляющийся командир роты слышит сипловатый голос Булатова:
— Курсант Садовский, почему так долго возитесь? Городульки затеяли?
Это непонятное слово было любимым у старшины и означало высокую степень его недовольства. Он вообще любил употреблять какие-то свои особые слова, казавшиеся ему наиболее армейскими. Подаст команду:
— Равняйсь! — и тотчас же придирчиво отменит ее: — Отставить! Нет сохруста позвонков! — Что это за «сохруст», только догадывались.
Пашков, привыкший в Суворовском училище к демократическим отношениям с сержантами и старшинами, которых там и начальниками-то не считал, никак не хотел признавать власть Булатова.
В Геше все восставало против того, чтобы беспрекословно подчиняться такому же, как он, Пашков, а может быть, и менее образованному курсанту Булатову «только потому, что у него старшинские погоны». Ну, другое дело, еще старослужащий вроде Привалова. Да и то…
У Пашкова уже были трения с Булатовым. На этот раз, войдя в спальню, Булатов спросил:
— Курсант Пашков, почему вы не почистили оружия?
Геннадий одетый сидел на табурете.
— Устал, потом почищу, — буркнул Пашков, не вставая.
— Отправляйтесь сейчас же! Разгильдяйство!
— Приказывай своей бабушке!
Старшина побагровел и, подойдя к Пашкову, потребовал:
— Встать!
Геннадий, видя, что зашел далеко, и прекрасно понимая, какие могут быть неприятности, медленно встал.
— Можно без крика? — хмурясь, сказал он.
— Без крика вам два наряда вне очереди, — сухо произнес старшина, — а сейчас отправляйтесь чистить оружие…
Пашков, что-то невнятно бормоча, вышел из спальни.
Ровно в семь часов утра курсант, дежуривший по роте, крикнул:
— Рота, подъем!
В спальне сразу стало шумно, будто невидимая рука открыла какие-то клапаны, и в комнату хлынул поток звуков: громко заговорило радио, по-утреннему глухо закашляли курсанты, затопали вперебой десятки сапог.
Дежурный поторапливал:
— Приготовиться к построению на зарядку!
Геша старался не глядеть на Владимира и Семена, — ему вчера изрядно досталось от них, когда он возвратился из ружейного парка.
— Ты и здесь решил продолжать свои штучки? — возмущенно спрашивал Гербов. — Думаешь, что делаешь?
— Мне приказано не думать, — зло ответил Пашков и вдруг закричал: — А чего он хамит? Чего? Я ему при выпуске руки не подам! И хватит нотаций! Разберусь как-нибудь сам…
— Знаешь что, — требовательно глядя на товарища, сказал Ковалев, — если хочешь, чтобы тебя уважали, не позорь Суворовское! Не позволим! Приятно тебе будет, если я напишу Сергею Павловичу о новых твоих художествах? Или надо, чтобы твой отец и сюда приезжал?
Геннадий прикусил губу, насупился и надолго умолк. У него до сих пор скребло на сердце при воспоминании о том, как нехорошо он расстался с Бокановым. А что касается Булатова, то Пашков терпеть его не мог еще и за грубость. Он не знал, что Булатову уже был нагоняй от командиров и коммунистов роты за склонность к ругани. Пашков же после каждого столкновения с Булатовым сердито думал: «Здесь прав тот, у кого больше прав! Казарма!»
…С зарядки курсанты возвратились бодрые, пахнущие свежим осенним ветром, умылись и стали заправлять постели.
Это было тоже своего рода искусство: в считанные минуты добиться безупречной линии простыни, подвернутой в ногах ровно на ширину книжки «Устава», подушку поставить бравым «гоголем».
Только успели подшить подворотнички, начистить пуговицы и обувь, как раздалась команда:
— Третий взвод, в две шеренги становись!
— Первый взвод, становись!
И курсанты, на ходу одергивая мундиры, помчались в строй.
— Рота, смир-р-но! Товарищ майор…
Демин внимательно оглядел замершие ряды.
— Вольно! Приступить к утреннему осмотру.
После осмотра все ушли на завтрак, и только несколько курсантов осталось «подчищать заправочку» коек и шинелей.
Первой была лекция по военно-инженерной подготовке. Ее читал седой полковник в очках без оправы, с высоким, немного вмятым на висках лбом.
Голос у полковника негибкий, но ясный, подчиняющий внимание. Стоя за кафедрой, полковник отчеканивал фразы, и они особенно прочно западали в память.
Владимир быстро записывал, стараясь не упустить ни одной важной мысли.