Амальгама миров
Шрифт:
Я понял, что обречен.
Немного подумав, я живо представил себя путешествующим по неизведанным мирам в сопровождении табурета. В более глупом положении я еще никогда не оказывался.
– А вот этот, - я указал на табурет, - что, так и будет таскаться за мной?
– Не таскаться, а сопровождать, - вежливо поправил меня табурет.
– И почему "этот", у каждого мыслящего существа должно быть имя. Подумал бы лучше над этим.
– А тебе какое больше нравится?
– равнодушно спросил я.
– Пень? Колода? Чурбан?
– Вот только
– Может тебя просто Кантом и называть?
– не удержался и съязвил я. Потом Кант не единственный философ. Вот был еще один, связанный с чертовщиной. Хома Брут. Решено, буду называть тебя Хомой.
– Но Эммануил мне нравится больше, - запротестовал табурет. В его голосе явственно послышались расстроенные нотки.
– Нет. Хома. Так короче.
– Как прикажешь, Мастер.
– И вот, что еще. Перестаньте величать меня Мастером. Мне это не нравится. Зовите просто - Александр.
– Да, Мастер Александр, - проскрипел табурет.
Я хотел пнуть его, но Хома ловко увернулся и спрятался за спину Овида.
Гостиница "Зайди и останься" оказалась третьеразрядным вертепом.
По ночам внизу, в трактире, орали песни и дрались. Визжали девицы и басили их сутенеры. Ближе часам к трем утра обязательно заявлялись стражники и требовали своей доли. Иногда деньги им отдавали безропотно, иногда - били. Тогда, уже совсем ближе к рассвету, стражники возвращались с подмогой, и утром, спускаясь по шаткой лестнице из своего номера в трактир для завтрака, я брезгливо перешагивал через черепки посуды и пятна крови.
На четвертый день я уже был сыт своими приключениями по горло, но ничуть не приблизился к цели - разыскать осколки зеркала и найти Людмилу.
Даже Овид мало чем мог помочь, хотя, надо признаться, если бы не он, пришлось совсем туго.
В первый момент Овид решительно заявил, что его дело нести караульную службу, - кстати, и смена скоро, - а не шастать со мной по всем мирам в качестве сопровождающего. Но к этому времени я уже уяснил, что руна дает право не только просить, но и приказывать, так что послушник, ворча, впрочем, и чертыхаясь, все же последовал за мной.
О Хоме и говорить нечего, он с самого начала был придан мне Дер-Виддом в качестве постоянного спутника. Через день или два я привык к ходячему и разговаривающему табурету настолько, что и не помышлял даже о том, чтобы от него избавиться, несмотря на его скверный характер.
Сами жители называли свою страну Микст, хотя я немедленно окрестил ее Помойкой. Грязь на улицах царила необыкновенная.
Собственно и страной в полном смысле Помойку можно было назвать с трудом. Микст состоял из столицы, которая также именовалась Микст, и предместий с нескольким десятков ферм. Что находилось дальше, не знал никто, да это никого и не волновало. Окружающий и замкнутый мир воспринимался как данность.
Для того, чтобы устроиться даже в такую скверную гостиницу, Овиду пришлось сразу же продать на базаре свою замечательную шпагу.
Расставался он с ней почти со слезами.
"Настоящая толедская сталь, - бормотал он.
– Из настоящего мира."
О настоящем мире в Миксте знали немногие, но вещи из него ценились очень дорого. Их происхождение приписывали сильному колдовству, запрещенному законом, в отличие от бытовых заклинаний, которые как раз были здесь делом самым обычным.
Овид объяснил, что о настоящем мире знают только посвященные, так как друиды тщательно следят за тем, чтобы никто из жителей мира Хезитат не проник сквозь зеркальный вход в реальную действительность.
– Возникнет лишняя путаница, - строго читал мне лекцию Овид.
– Итак некоторые постоянно заглядывают в настоящий мир через зеркала с помощью заклинаний. Они пользуются зеркалами, как окнами, и таких окон много, а вот дверь всего одна.
– Теперь ни одной, - сварливо напомнил Хома.
Табурет стал в последнее время невыносимо раздражительным и постоянно пилил меня за то, что не ищу осколков, а я просто не знал с чего начать, и это также не улучшало моего настроения. Мы постоянно ссорились.
Из рассказов Овида ясно было пока лишь одно - осколки зеркальной двери в Хезитат не дают отражения и кажутся обыкновенными стеклами. В них могут отражаться только люди и предметы из настоящего мира. С одной стороны, это облегчало поиск, но, с другой - подобное свойство осколков делало их в глазах обитателей Микста ненужным стеклянным хламом. О входном зеркале знали, конечно, посвященные, но где уверенность, что осколки попали именно в их руки.
На четвертый день нашего пребывания в Миксте я проснулся в дурном расположении духа.
Ночью, естественно, внизу опять дрались и орали.
В конце концов Овид не выдержал и отправился к хозяину, чтобы высказать все, что думает о его заведении. Кончилось это тем, что Овида чуть не арестовали стражники, придравшись к тому, что у него не поставлена кроме круглой еще и треугольная печать на гостевом свидетельстве.
Овид правильно оценил обстановку и в драку ввязываться не стал, а просто сотворил недостающую печать с помощью незатейливого колдовства, но было уже поздно, с него все-таки содрали приличный штраф в пользу городской управы.
В результате денег у нас осталось на двухнедельное проживание в гостинице при самом скромном питании.
Кроме непролазной грязи Микст поразил меня еще и тем, что невозможно было понять, в каком веке застряло это государство.
Здесь, например, совершенно естественным образом соседствовали вполне современные, но плохо действующие водопровод и телефон с архаичными шпагами и алебардами, жители носили костюмы, какие не встретишь и на самом разнузданном карнавале. По улицам ходили представители всех рас и народов, но никого это не удивляло. Не удивлял никого и живой табурет. Хома совершенно свободно мог заговорить в лавке, прицениваясь к товару, и ему отвечали, как и любому посетителю, имеющему деньги.