Амелия
Шрифт:
Никогда еще Амелия не представала перед Бутом в столь привлекательном и благородном свете, а его собственное недостойное поведение не выглядело в его глазах столь низким и жалким, как в эту минуту. Тем не менее, ознакомясь с содержанием письма, он с жаром стал уверять Амелию, что все сказанное о ней чистейшая ложь.
– Я и сама в этом убеждена, – сказала Амелия, – и ни за что на свете не заподозрила бы вас в чем-либо подобном. Поверьте, я почти и думать забыла об этом письме и только события вчерашнего вечера напомнили мне о нем; ведь я прекрасно поняла от кого оно, поскольку речь шла о том, сколь многим вы обязаны ей, а об этом вы и сами не раз говорили мне; я вполне отдавала себе отчет, в каком положении вы были, и не сердилась на вас; к тому же письмо и многие другие обстоятельства убедили меня в том, что вся эта история уже в прошлом.
Тут Бут разразился самыми безудержными изъявлениями обожания и восторга, какие только могло подсказать ему сердце, сопровождая их пылкими объятиями, на что Амелия отвечала с не меньшей нежностью, и глаза обоих были полны слез любви и радости. Их души были так переполнены счастьем, что оба на время и думать забыли, как ужасно их положение.
Однако это забвение длилось недолго. Амелия вновь вспомнила, что хотя сама она и вольна покинуть этот дом, когда ей заблагорассудится, однако не может увести с собой отсюда любимого мужа. Эта мысль больно пронзила ей нежное сердце, и она не в силах была удержаться от горестных восклицаний по поводу выпавшей им участи; однако заметив, какое впечатление ее слова произвели на Бута, она подавила горестные чувства, заставила себя улыбнуться и, собрав все свои душевные силы, выразила надежду на то, что их невзгодам вскоре наступит конец. Затем она спросила мужа, что ей следует предпринять и к кому обратиться, чтобы его вызволить?
– Вы, конечно, знаете, дорогая, – воскликнул Бут, – что доктор Гаррисон должен сегодня возвратиться в Лондон; все надежды на скорейшее освобождение я возлагаю только на него; если же это произойдет, тогда я нисколько не сомневаюсь в успехе моего дела, которое теперь в руках джентльмена, очень обнадежившего меня своим обещанием; я вполне уверен, что в его власти оказать мне такую услугу.
Вот так бедняга цеплялся за свои надежды, уповая на билет, который он столь дорогой ценой приобрел у человека, притворившегося, будто именно он крутит колеса в большой государственной лотерее распределения должностей. [375] Лотерее, в пользу которой можно, разумеется, сказать только одно: многие обездоленные тешат себя надеждой на выигрыш и до конца дней не знают, что билет, который они вытащили, – пустой.
375
Филдинг иронически уподобляет возможности получения Бутом должности с весьма проблематичной возможностью вытащить выигрышный билет в популярных тогда государственных лотереях, проводившихся ежегодно начиная с 1694 по 1826 г. по специальному постановлению парламента с целью сбора средств на общественные нужды (например строительство Вестминстерского моста или учреждение Британского музея). Одна из комедий Филдинга так и называется «Лотерея» (1732); см. об этом же в «Истории Тома Джонса…» (II, 1).
Амелия, отличавшаяся довольно жизнерадостным нравом и ничего не смыслившая в таких делах, с той же легкостью склонна была предаваться надеждам, как и ее супруг, и в данную минуту она, в сущности, не заглядывала так далеко: все ее мысли были поглощены единственным желанием – добиться его освобождения.
Как раз в то время, когда они говорили об этом, в доме раздался невероятный грохот и тотчас же мимо их дверей прошло несколько человек, поднявшихся в помещение, расположенное над их головой. Это чрезвычайно встревожило впечатлительную душу Амелии, и она воскликнула:
– Боже милосердный, неужели, дорогой, я должна оставить вас в этом ужасном месте? Стоит мне только об этом подумать и меня одолевают тысячи опасений.
Бут пытался успокоить ее, говоря, что он решительно не видит для себя никакой угрозы, а кроме того, с ним вскоре, он уверен, будет доктор Гаррисон.
– Но постойте, дорогая моя, – вскричал он, – мне только что пришло в голову, а почему бы вам не обратиться к моему старому приятелю Джеймсу; ведь теперь вы, я полагаю, достаточно удостоверились в том, что ваши опасения на его счет были беспочвенными. У меня нет ни малейших причин сомневаться в том, что он и сейчас будет так же готов помочь мне, как и прежде.
При имени Джеймса лицо Амелии сделалось мертвенно бледным; вместо прямого ответа, крепко обняв мужа, она промолвила:
– Дорогой мой, я прошу вас об одном одолжении, но только обещайте мне непременно исполнить мою просьбу.
Бут с готовностью поклялся, что ни в чем ей не откажет.
– Я прошу вас, дорогой мой, – взмолилась Амелия, – только об одном: если этот ненавистный полковник явится сюда, – не встречайтесь с ним. Пусть ему скажут, что вас здесь нет.
– Так ведь он и не подозревает, что я здесь, – возразил Бут. – Но почему же я должен отказываться от встречи с ним, если он будет настолько любезен, что придет сюда меня проведать? Право же, моя Амелия, вы прониклись неприязнью к этому человеку без достаточных оснований.
– Я прошу вас совсем не по этой причине, – воскликнула Амелия, – а потому, что прошлой ночью вы мне оба приснились. Вы, возможно, посмеетесь над моей глупостью, но, прошу вас, уступите мне. Более того, я настаиваю на этом: ведь вы только что обещали ни в чем мне не отказывать.
– Какой еще сон, милая! – отозвался Бут. – Что вам могло присниться о нас обоих?
– Сон слишком ужасный, чтобы его пересказывать, – ответила она. – Я и сейчас не могу вспомнить о нем без ужаса, и пока вы не обещаете мне не видеться с полковником до моего возвращения, я ни за что отсюда не уйду.
– Признаюсь, Амелия, я никогда прежде не замечал за вами подобного безрассудства. Возможно ли, чтобы женщина с вашим умом ссылалась на какие-то сны?
– Позвольте мне по крайней мере хоть раз проявить безрассудство, – настаивала Амелия, – коль скоро вы так великодушно признали, что со мной это бывает нечасто. Примите в соображение, сколько я за последнее время перенесла и в каком я сейчас подавленном состоянии.
Бут собрался было ей ответить, но в эту минуту пристав без всяких церемоний вошел в комнату со словами:
– Надеюсь, сударыня, вы не в обиде; моя жена, похоже, не узнала вас. Она решила, что капитану вздумалось пока суд за дело полакомиться немного клубничкой. Но я ее на сей счет успокоил: ведь я вас прекрасно знаю и много раз видел это славное личико, когда в прошлый раз имел честь присматривать за капитаном; надеюсь, сударыня, вы не в обиде. Да будь моя жена так хороша собой, как вы, мне не было бы нужды искать товар на стороне.
Нельзя сказать, что эта речь пришлась Буту по вкусу, однако он счел возможным ограничиться одним «тьфу» и затем спросил у пристава, что означал тот грохот, который они только что слышали.
– А я так никакого грохота не слыхал, – ответствовал пристав. – Разве только что мои люди волокли наверх мешок с дерьмом: жалкий мошенник вздумал сопротивляться закону и правосудию, вот я и угостил его разок-другой своим тесаком; если это окажется смертельным, пусть пеняет на себя; коль скоро человек не желает вести себя с должностным лицом как подобает джентльмену, он должен расхлебывать последствия, но что касается вас, капитан, считаю своим долгом заметить, вы вели себя как истинный джентльмен, а посему я всегда буду соответственно обращаться с вами; от души желаю вам как можно скорее найти за себя поручителей. Нынешний ваш долг в сравнении с прошлым – сущий пустяк, и можете мне поверить, что ничего другого против вас в суде нет.