Амелия
Шрифт:
– Мне нет нужды говорить вам, сударь, – ответил Бут, – что так будет всегда, если вера так искренна, как моя, – право же, я могу так сказать о себе. Разумеется, я никогда не впадал в безрассудное неверие; главное мое сомнение заключалось вот в чем… коль скоро люди, судя по всему, совершают поступки, руководствуясь исключительно своими страстями, то в их действиях нельзя усмотреть ни достоинств, ни недостатков.
– Вот уж поистине весьма достойное умозаключение! – воскликнул доктор. – Но если люди, как я думаю, поступают под воздействием своих страстей, то было бы справедливо заключить, что та религия истинна, которая обращается непосредственно к самым сильным из этих страстей – надежде и страху и которая побуждает людей рассчитывать скорее на ее награды и наказания, нежели
У доктора и в самом деле не было в Лондоне такой большой суммы, какую задолжал Бут, и хотя он с готовностью уплатил бы все, но был вынужден внести лишь залог за освобождение Бута. С этой целью, поскольку пристав стоял за неукоснительное соблюдение формальностей, доктору необходимо было найти другого человека, который бы поручился за Бута вместе с ним. Стряпчий взялся найти такого человека и без промедления отправился на поиски. Пока стряпчий отсутствовал, в комнате Бута появился пристав и, обращаясь к доктору, сказал:
– Вас, кажется, зовут доктор Гаррисон, сударь?
Доктор тотчас подтвердил это. На самом деле пристав уже видел это имя на поручительстве, выданном доктором.
– Видите ли, сударь, заявил пристав, – тут наверху человек при смерти и просит вас позволить ему побеседовать с вами; полагаю, он хочет, чтобы вы за него помолились.
Сам пристав едва ли был более готов выполнять при любых обстоятельствах свои обязанности за деньги, нежели доктор – выполнять свои безвозмездно. А посему, не задавая никаких вопросов о состоянии этого человека, он тотчас поднялся наверх.
Как только пристав, проводив священника к умирающему, вновь спустился в комнату Бута, тот полюбопытствовал, кто этот человек.
– Да мне мало что о нем известно, – сказал пристав. – Он уже был здесь у меня однажды под арестом; помнится, как раз тогда, когда и вы, ваша честь, сидели здесь намедни; да, припоминаю теперь, он еще сказал, что очень хорошо знает вас, ваша честь. Признаться, я был тогда о нем лучшего мнения, потому что он тратил деньги, как подобает настоящему джентльмену, но потом убедился, что он – голодранец, без единого пенса за душой. Он, что называется, из робких петушков; у меня целую неделю уже все было готово, но я до сегодняшнего утра никак не мог напасть на его след; да мы бы так никогда и не нашли, где он квартирует, если бы нас не навел на верный путь тот самый стряпчий, который только что был здесь. Вот мы и накрыли сегодня голубчика довольно-таки забавным способом: нарядили одного из моих помощников в женскую одежду, представили жильцам дома дело так, будто он приходится этому петушку сестрой, только что приехавшей в Лондон (стряпчий рассказал нам, что у того и в самом деле есть сестра); ну а потом ряженого проводили наверх… и тот, войдя к петушку, оставил дверь приоткрытой, ну, тут мы с другим моим помощником и ворвались в комнату. Позвольте вам заметить, капитан, что в нашем деле мы пускаемся на такие же искусные маневры, как и люди военные.
– Но позвольте, сударь, – заметил Бут, – разве вы не о нем говорили мне сегодня утром, что этот несчастный тяжело ранен; более того, вы ведь сказали сейчас доктору, что он умирает?
– Да я почти и думать об этом забыл, – воскликнул пристав. – С этим джентльменом ничего худого бы не произошло, не вздумай он сопротивляться, а то он возьми, да и ударь моего человека палкой; но я его быстро утихомирил, попотчевав раза два тесаком. Во всяком случае не я его доконал; просто очень уж он малодушный парень, а лекарь, видно, напугал его больше, чем следовало. Как бы там ни было, на самый худой конец, закон на моей стороне: ведь это была только se fendendo. [381] Так сказал мне стряпчий, который только что был здесь и велел мне ничего не бояться. В случае чего он обещал быть на моей стороне и самому взяться за это дело, а уж он дьявольски ловко ведет защиту
381
Самозащита (лат.), правильно – se defendendo.
– Но, предположим, вас действительно оправдают, – спросил Бут, – разве кровь этого несчастного не отяготит немного вашу совесть?
– Это еще с какой стати, – изумился пристав. – Разве я не поступил по закону? Зачем люди оказывают сопротивление служителям порядка, если им известно, какие последствия их ожидают? Что и говорить, если человеку случается убить другого каким-нибудь незаконным способом, таким, который по закону считается убийством, вот тогда уж ясно, что это совсем другое дело. Не пойму, почему мне следует опасаться обвинения в убийстве больше, чем кому-нибудь другому. Вот вы, капитан, как мне говорили, служили в полку за границей во время войны и уж, конечно, вам приходилось тогда убивать людей. Вот и скажите, боялись ли вы после этого, что их призраки будут вас преследовать?
– Так ведь это совсем другое дело, – возразил Бут, – а вот хладнокровное убийство я не совершил бы ни за что на свете.
– А по мне, так тут решительно нет никакой разницы, – воскликнул пристав. – Что один, что другой – оба одинаково делают свое дело. Во всяком случае, если джентльмены ведут себя как подобает джентльменам, то я не хуже любого офицера, состоящего на службе у короля, знаю, как мне следует вести себя с ними; в противном случае, что ж, пусть расхлебывают последствия, и по закону это никак не называется убийством.
Бут убедился, что пристав полностью приноровил совесть к требованиям закона и что переубедить его не так-то просто. Отказавшись поэтому от дальнейших попыток, он попросил пристава ускорить его освобождение под залог; тот ответил, что за ним дело не станет, и выразил надежду, что уж теперь он вел себя с Бутом с подобающей обходительностью (если в прошлый раз и было что-нибудь не так), стало быть, его следовало бы за это отблагодарить.
Однако прежде чем завершить эту главу, мы попытаемся разъяснить недоумение, вероятно, возникшее у тех читателей, которые более всего нам по душе (а мы относим к таким самых любознательных из них): как могло случиться, что такой человек, как доктор Гаррисон, прибегнул к услугам такого молодчика, как Мерфи?
Произошло это так: вышеназванный Мерфи был на первых порах писцом в том самом городе, где жил доктор, и, когда кончился срок его ученичества, принялся за собственный промысел, запасшись приличествующей рекомендацией, и прослыл довольно смышленым малым; к тому времени он женился на служанке миссис Гаррис, благодаря чему и она сама и все ее друзья, а в их числе и доктор Гаррисон, начали поручать ему все свои имущественные дела.
Мерфи постепенно освоился в своем деле и стал весьма преуспевать, пока ему не случилось совершить необдуманный поступок, в чем его изобличил собрат по ремеслу. Однако хотя мы и прибегаем здесь к деликатному выражению «необдуманный поступок», поскольку такое происходит сплошь и рядом, но поступок этот был такого свойства, что, если бы дошел до ушей Закона, был бы им осужден со всей строгостью, ибо был ничем иным, как лжесвидетельством и подстрекательством к даче ложных показаний.
Однако обнаруживший правонарушение стряпчий, будучи человеком весьма доброжелательным и не желая пятнать репутацию людей своей профессии, а также считая, возможно, что последствия судебного решения не повлекут за собой никакого вреда обществу, которому нет ни малейшей выгоды от того, кто из двух выиграет дело: А., на чьей стороне право, или Б., на сторону которого мистер Мерфи переместил его с помощью вышеназванных уловок. Мы упоминаем эту подробность лишь потому, что, поскольку собрат Мерфи по ремеслу принимал чрезвычайно пылкое участие в борьбе партий и был пламенным радетелем общественного блага, любой ущерб, нанесенный этому благу, был бы в высшей степени несовместим с его убеждениями.