Аморальные байки с плохими словами
Шрифт:
— Ну, вот и молодец. Отстегиваю…
В понедельник зашел в кузню к пацанам, те довольные, смеются, эту штуковину перевоспитательную в цех притащили, ходят руками щупают. Только планку откинули, Константиныч заходит:
— Что лодыри, опять в субботу уголь жгли, на всякую муйню переводили?! Уволю всех нахер! А это что за дрянь тут у вас стоит?
— Да, это Константиныч, — поясняю, — такой демотиватор средневековый. Работает безотказно. Вчера дал положительный результат.
— Демо…чего? Шо за мудотня,
— Да тебе не подойдет, у тебя кисти рук маленькие, а голова большая….. я же вижу, я пластанатомию изучал.
— Херню ты изучал, дизайнер, смотри как все помещается, и не выскальзывает ни фига.
Ну, тут Димыч кольцо кованое накинул:
— Пацаны, он сам туда засунулся, все видели….
(фрагмент)
Валдис Йодли, 2012Свидетельство о публикации № 21204100517
Ермолка
В полдень мы (Шурик, Федор и я) сидели на балконе киевской хрущевки. Обстоятельно пили пшеничную водку и грустили. Причина грусти была весома: старина Шурик уезжал в Штаты развивать капитализм. Насовсем.
Закусывая напиток сельдью, я пытался смириться с фактом, что Шурик, он же Александр Михайлович, неожиданно оказался ни кем иным, как Аароном Моисеевичем, махровым евреем. Причем уже обрезанным.
— Так было нужно, пацаны. — оправдывался виновато Шурик. — Традиции.
— Долбоебизм. — резюмировал Федор. — У тебя, Шура, и так член маленький, так ты его еще подрезал, идиот.
— Я же только крайнюю плоть… хотите покажу? — Шура взялся расстегивать ширинку.
— Тьфу, бля! Застегнись, извращенец. — Я отшатнулся от вчерашнего друга. — Будешь неграм свой огрызок показывать. Нашел зрителей, йопт… и так водка в горло не лезет.
— Да-а-а, вот так дружишь сто лет с человеком, а он, падла, оказывается евреем и съебывает в Америку. — Федор налил еще по стаканчику. На каждом стакане была бумажечка с надписью "glass". Федя реально горевал: предстоял экзамен по сопромату и надежды на Шурика теперь рушились. — А че не в Израиль?
— Израиль? Ташкент для нищих. — Шурик отворил холодильник с приклееной на него бумажечкой "refrigerator" и достал еще один флакон водки. — Девяносто первый год на дворе, пацаны. Там нашим делать нехуй. К тому же у меня предки — отказники с семидесятых. Вот, только сейчас разрешение получили.
— Двадцать лет ждали?
— Ага. Не любят нас здесь. Щемят.
— А жить на что будете? Будешь там, как пупок на собаке: вроде имеется, но бестолку. Кому Вы там нахуй нужны, жиды сырецкие?
— Валдис, блять, у меня бабушка — известная партизанка.
— Куртизанка?
— Партизанка. В боевом отряде она фашистов вроде тебя уничтожала… — захмелелый Шурик достал из картонного ящика семейный альбом. На альбоме была бумажечка "album". Нашел страницу с фотографией бабушки и сунул мне в нос. Бабка была увешана медалями словно новогодняя елка. — Крошила немцев как сухую кукурузу. У нее орденов всяких — полная шкатулка…
— При чем тут бабушка?
— Не тупикуй, Валдис, америкосы за каждый орден офигенные субсидии дают. Там на ее пенсию могут четыре еврейские семьи жить в шоколаде. Вот так!
Я затосковал по далекой Америке еще больше. Моя бабушка не партизанила в лесах, я не был обрезан и мне, с моим арийским профилем, не светило ходить по Брайтон Бич с выбросом носка. Я оставался в этом криминальном, голодном и задристаном Киеве. Насовсем.
— А вот с обрезанием, Шурик, ты поспешил — не успокаивался Федя. — Че, нельзя было иначе обойтись? Одел ермолку и звиздец. Готовый еврей. Вам чего, будут писюны в аэропорту щупать?
— Хер знает… Кстати, щас ермолку покажу, — Шурик выскочил в комнату и со шкафа, с наклееной бумажкой "cabinet", извлек тоненькую шапочку бледно-зеленого цвета. — Вот, бабушка связала.
— Прикольно. — Я взял ермолку в руки и аккуратно нацепил на макушку. Помотал головой. — Такая легенькая. Даже не чувствуется.
— Дай померяю, Валдис, — Протянул руку Федя. — К твоей балтийской харе она не идет.
— Хы! У нас в колхозе жид нашелся! — Я снял ермолку и нацепил на лысую голову Федору. — Свинья в ермолке это про тебя, Федя.
— В натуре, клево держится. — Федор мотнул головой, пытаясь стряхнуть головной убор. — Стремную шапку тебе бабуля зафиндрючила. Презерватив для мозга.
— Не упадет. — сказал Шурик. — Вчера Паця (Паця — это его братишка младший. Недавно был еще Ростиком) с велика на асфальт ебнулся. Клюв помял, колени ободрал, а ермолка хоть бы хрен — с башки не слетела… Ладно, пацаны, тут такая тема… Я же Вас не просто так позвал… Короче, у меня тут куча барахла в контейнер не влезла. Продавать некогда и некому. В общем, разбирайте, кто сколько унесет. Вон, там в углу… берите что хотите. На светлую память.
В углу стояли стопки книг, перевязанные бечевкой, сломаный магнитофон, швейная машинка, позолотный прес и прочая рухлядь. На спинке стула висел вельветовый пиджак и еще какое то тряпье.
— Ты, Валдис, примешь в дар позолотный пресс. — Решил Федя. И, хотя спорить с ним было, что грести костылем против течения (Федор был гордость института — КМС по боксу), я все же деликатно уточнил:
— На кой мне позолотный пресс, Федя?
— Как на кой? — искренне удивился Федор. — Прикинь, между делом говоришь подруге: "Ага-а, надо позолотный пресс вечерком смазать, а то скрипит уже". Звучит?
— Хорошо. — Я приподнял пресс с приклееной бумажечкой "gilding press". Тяжелый, падла. — тогда тебе, Федя, швейная машинка.