Анаконда
Шрифт:
А между красными строчками вскоре появились белые, выцарапанные гвоздем:
— После отбоя. На чердаке.
Замок с двери сбила самая сильная из них, Томка из Иркутска, сидевшая за убийство свекрови.
Ну, достала она меня, сука, верите ли, нет, девочки, каждый день пилила. И все не так: и готовлю не так, и стираю не так, и глажу не так. Я тогда усталая такая была, с ночной смены, а тут гора белья неглаженого. Поесть не дала, сразу белье подсунула. Ну, я сгоряча ей утюгом и саданула. Не хотела убивать, право слово. Так вышло...
На чердаке они вскоре нашли виток стального троса.
Открыли окно. Прикинули на глазок расстояние от больничной крыши до ограждения. Длина троса вроде бы покрывала это расстояние.
Люся, хотя и была спринтером, на тренировках для общей физической подготовки метала, конечно же, диск, копье, толкала ядро. Тут не столько нужна была сила, сколько умение. Так что не доверила она эту процедуру ни сильной и коренастой Томке, ни рослой Вере из Твери.
Привязала небольшую, но тяжеленькую калабашину, что-то вроде щеколды от ворот, удобно, что с дужкой была, и метнула за стену.
Удачно трос лег. И наклон как раз хороший.
Шапки зековские в руку, сверху — кусок вафельного полотенца, размером пятьдесят на тридцать. На всем тут, суки позорные, экономят. И с Богом!
Вылезли на крышу и по очереди, ухватив трос упакованной в полотенце и шапку рукой, — вниз.
Чего греха таить, страшно... И больно. Трос и сквозь ткань руку режет.
Все трое спустились без проблем за ограду.
Как уговорились, так и сделали; вместе только за стену, друг друга подстраховывая. А там — в разные стороны. Кому как повезет.
Больше Люся ни Томку, ни Верку не видала. И по газетам за их судьбой не следила. Может, спаслись, а может, взяли их, вернули на пересуд, вкатили еще по пятерику — и в ИТК строгого режима.
Ей повезло.
Пробежала пару кварталов по городу в сторону от зоны, голоснула.
В предутренней серой дымке не рассмотрел мужик, на свою беду, подробности. Видит только, вроде девка молодая, простоволосая, ежась от морозца, голосует. Пожалел. А может, и нехорошие мысли мелькнули. Теперь уже не узнаешь. Не спросишь. Нет мужика того давно. Гниют косточки в водосборном колодце, если не нашли да по-христиански не захоронили.
А вышло так: села на заднее сиденье остановившихся «Жигулей» Люся, потирая саднящую руку, попросила осипшим голосом:
— Ой, замерзла я, касатик. Подбрось до дома, озолочу!
Шутишь? ухмыльнулся парень. — Могла б озолотить, на своей бы ездила.
— А я и буду скоро на своей ездить. Это ты мне сегодня помоги, а завтра у меня будут помощи просить.
Кто же это ? удивился парень, пытаясь в сумраке салона рассмотреть свою пассажирку. Зажигать свет не стал, чтоб кто из знакомых случайно не увидел в салоне машины женатого инженера, возвращающегося со смены на электростанции домой, неизвестную девушку.
— А кому надо будет, те и попросят. Вот хоть бы и ты.
— А мне чего просить? — удивился парень. — У меня все есть.
— Неудачно ответил, — грустно бросила Люся. — Сказал бы, что все у тебя плохо, пожаловался бы на судьбу, может, и пожалела бы. А так...
Она покрепче обвязала ладони бечевкой и, когда водитель притормозил на повороте, накинула удавку на шею, свела руки туго, натянув, дернула вниз. И отпустила, лишь когда он хрипеть перестал.
Задеревеневшими от мороза и усталости руками оттащила парня, села на его место. Водить она давно научилась; еще отцовский «Запорожец», потом «Москвич» мужа водила. Теперь и у нее была машина. Своя!
Проехав метров двести, притормозила возле каких-то складов, где не было опасности, что кто-либо из страдающих бессонницей обывателей увидит проделываемые ею процедуры, раздела мужика до исподнего, с трудом натянула на него свою полупрозрачную одежонку, вытащила его из салона и подтащила к заранее, еще на ходу, облюбованному люку с чуть сдвинутой в сторону крышкой. Открыв багажник машины, нашла монтировку, сдвинула крышку в сторону и сбросила в люк тело попутчика.
Аккуратно задвинув люк, залезла в машину, открыла «бардачок», нашла при скупом освещении пачку явовской «Явы», закурила. Пальцы даже не дрожали. И в душе дрожи не было.
Если после убийства курсантов ее каждый раз сутки била нервная дрожь, то сейчас она испытывала лишь легкую усталость, душевную и физическую.
За рулем «девятки» теперь сидел мужчина хрупкого телосложения с короткой стрижкой. Каштановые волосы сзади уже отросли, а сверху топорщились вихрастым ежиком. На нем были свободные брюки-слаксы, толстая серая водолазка и меховая куртка-«пилот» американского производства. Башмаки на ногах были, пожалуй, несколько великоваты, но на двойные носки держались. А если не ходить, а ездить, так и вовсе не заметно.
Докурив сигарету, выбросила ее окурок ловким щелчком через окошко. Усмехнулась. Как просто, оказывается, убить. Не из ненависти, не ради мести. И даже не ради каких-то вещей, той же машины. Просто так.
Вообще-то она не курила. Боялась, что когда-нибудь окурки ее подведут, оставят следок. Но сейчас главное дело было позади.
— Дай сигареточку, озолочу, — попросила она водителя.
Тот, придерживая руль левой рукой, следя за дорогой и идущими на обгон машинами, правой открыл «бардачок», достал пачку «Явы» явовской, протянул пассажирке.
— Надо же, какие совпадения! Опять «Ява» явовская, — хмыкнула Люся.
— Не понял, — удивился водитель, поворачиваясь к ней.
— А тебе и понимать всего не надо. Ты за дорогой лучше следи, водила.
Когда парень повернулся к ней спиной, расслабив шею, она накинула на нее снятый заблаговременно с ноги чулок, скрестила руки, нагнулась, уперлась коленом в спинку сиденья водителя, рванула к себе...
Подгадала так, чтобы оказаться перед поворотом на лежневку, перехватила руль из ослабевших рук парня, навалилась на спинку сиденья водителя, резко оттолкнув ставшее вялым тело в сторону и, круто поворачивая руль вправо, медленно двинула машину вперед. Проехав метров триста по лежневке, остановилась у крохотного, сто на сто метров, деревенского кладбища. Деревню давно снесли, на ее месте как грибы росли многоэтажные виллы «новых русских». А кладбище снести все не решались. Хотя ясно было, доживало оно последние денечки. Люся достала из багажника короткую саперную лопатку, подошла к свежему холмику с красной тумбой, на которой была табличка: «Косарев Иван Петрович. 1977 - 1997». И выгравированные на медной табличке слова: «Спи спокойно, братан, мы отомстим за тебя». Она разрыла холм на метр в глубину, скинула в неглубокую яму тело незадачливого водителя, набросала сверху свежий холмик, поправила табличку, усмехнулась. Вернулась к машине, села за руль, развернулась на лежневке и, проехав метров триста, свернула на ведущее к Москве шоссе, вписавшись в поток.