Анатомия зла
Шрифт:
Он быстро накрыл на стол. Разложил мокрые еще овощи – загнутые рожками стручки острого зеленого перца, помидоры с терпко пахнущими огородом изумрудными плодоножками, пупырчатые огурчики, редиску с кудрявыми чубчиками, зеленый лук. Нарезал крупными ломтями домашний хлеб и грубо слепленный мячик козьего сыра. А под конец водрузил на покрытый пестрой клеенкой стол большую бутыль молодого, не перебродившего еще вина.
– М-м, во рту тает, – блаженно зажмурился Гроэр, с хрустом вонзая зубы в сочное молодое мясо. – Ради этого стоило потрудиться.
Джимми ел много и жадно. Гроэр только сейчас заметил, что он начал заметно сутулиться, что к концу дня от усталости становится вялым и неразговорчивым. Его продубленое солнцем и ветрами лицо было отмечено одутловатостью, с рельефно обозначившимися мешками под глазами и набрякшими веками. Волосы поредели, покрывшись налетом седины. Поскольку зеркал в доме не было, старость подкрадывалась к нему – равно как и зрелость к Гроэру – незаметно, лишь изредка проявляя себя болями в суставах или спине. Иллюзию застойности времени усиливало и вечное калифорнийское лето.
– Лягу-ка я сегодня пораньше, – сказал Джимми. – А посуду помою завтра, с утра.
– Конечно, ложись, – обрадовался Гроэр. – Твоя посуда никуда не убежит.
– А ты?
– А я немного почитаю и тоже лягу.
– Ну тогда я пошел. Спокойной ночи, мой мальчик.
– И тебе того же.
Джимми тяжело поднялся и, шаркая стоптанными сабо, поплелся в свою часть дома. Его комната располагалась на первом этаже, позади залы. "Залой" он окрестил общую комнату, которую обычно называют гостиной. Но, поскольку гостей у них никогда не бывало, то и гостиной быть не могло.
Шаги опекуна уже смолкли и со скрипом захлопнулась дверь, а Гроэр все еще сидел, уставясь в одну точку. Он думал о том, что сегодня впервые совершил поистине мужской поступок, собственноручно заколов бычка. Что рука его даже не дрогнула, будто он делал это уже много-много раз. А значит с сегодняшнего дня он по праву может считать себя полноценным мужчиной, и с зеленой юностью покончено навсегда. Странно только, что Джимми никак не отметил это событие за столом, даже не похвалил его.
Видно старик здорово вымотался сегодня, – попытался он оправдать невнимательность опекуна. – Ему ведь тоже досталось. Разделывание туши дело трудоемкое. Тем лучше. Значит Джимми будет спать всю ночь, как мешок с соломой, сотрясая дом клокочущим храпом, и можно не опасаться быть потревоженным. Хотя... в любом случае лучше проверить.
Гроэр на цыпочках прокрался к его комнате и заглянул в приоткрытую дверь. Джимми сидел за столом со стаканом в руке. Раздосадованный тем, что опекун и не думал еще ложиться, Гроэр произнес громким, менторским тоном:
– Опять наливаешься, бездельник!
– Виноват, сэр! – взвизгнул Джимми, подскочив на месте так, будто его посадили на грабли.
Брякнувшись на пол, Гроэр разразился хохотом, держась за живот и дрыгая в воздухе ногами.
– Паршивый мальчишка! Я когда-нибудь сверну тебе шею за такие шутки! – рассвирепел Джимми, стискивая кулаки. Но, видя, как от души веселится Гроэр, в какой щенячий восторг поверг его этот розыгрыш, тотчас остыл и даже вымученно улыбнулся. – А я был уверен, что ты наконец-то повзрослел.
– Конечно повзрослел, если ты принимаешь меня за Учителя.
С того времени, как голос Гроэра завершил подростковую ломку и окончательно оформился, его излюбленным развлечением стало пугать Джимми, подражая Учителю. Благо для этого требовалось лишь придать недовольно-властные интонации собственному голосу.
– Я только еще раз хотел пожелать тебе спокойной ночи, – безобидным тоном сказал он и, выключив внизу свет, поднялся на второй этаж.
Лишь совсем ненадолго замешкавшись посреди библиотеки, чтобы побороть прочно засевший мальчишеский страх, он решительно шагнул к секретеру. Сейчас или никогда! Сегодня он самостоятельно заколол бычка. Пусть это будет и дальше днем смелых, мужественных поступков! Должен же он когда-нибудь узнать, что скрывает от него Учитель.
У Гроэра было острое предчувствие, почти уверенность, что этой ночью он раскроет, наконец, тайну своего рождения, узнает, кто он и что его связывает с Учителем. Он верил, что в красногорбом секретере заключены все ответы на его бесчисленные вопросы.
Он вплотную приблизился к заветной цели, сжимая в кармане заранее припасенную отвертку. Пусть Учитель злится, кричит, топает ногами, узнав о его дерзком поступке, пусть навсегда запретит пользоваться библиотекой, все равно он сделает это. Он так решил.
Набрав в легкие воздуха, затаив дыхание, Гроэр подсунул под замок кончик отвертки и с силой оттянул рукоятку вниз. К его удивлению, выгнутая крышка безо всякого сопротивления приподнялась. Не смея верить в свою удачу, он отбросил отвертку и осторожно подтолкнул ее - крышка с неожиданной легкостью уползла по рельсам-пазам вверх, обнажив поверхность узкого стола и две полки в глубине, над ним. На полках аккуратными стопками лежали пухлые папки, тетради, дневники. На нижней – старые, пожелтевшие и обтрепанные. На верхней – поновее, но тоже начавшие желтеть, в кожаных или пластиковых переплетах.
Чудеса да и только! Но как могло такое произойти? Он вспомнил, как в последний свой приезд Учитель сказал, что желает поработать, а затем вдруг оказался рядом с ним у скалы. Возможно, он действительно тогда поднялся в библиотеку, но, передумав, вышел ненадолго, да так и не вернулся, забыв, что не запер секретер. Впрочем, не все ли равно, как и почему. Главное, его желание исполнилось! Путь к тайне открыт!
Над секретером была привинчена настольная лампа на гибкой ножке, с овальным металлическим щитком вместо абажура. Она отбрасывала свет только на столешницу, что было очень кстати. Включив ее, Гроэр шумно протопал к двери – так, чтобы было слышно внизу, погасил верхние лампы, от которых широкая полоса света ложилась на газон у дома, и, хлопнув дверью, на цыпочках вернулся обратно. Теперь, если Джимми, слишком усердно выполнявшему свои опекунские обязанности, взбредет в голову заглянуть на второй этаж снаружи или, что тоже не исключено – под дверь библиотеки, он будет уверен, что здесь его подопечного нет. К счастью, в спальню Джимми практически никогда нос не сует. Так что вся ночь до самого утра безраздельно принадлежала ему.
Гроэр удобно устроился в кресле, посидел немного, не двигаясь, будто готовясь к прыжку и одновременно представляя себя Учителем, затем снял с полки все самые старые папки и разложил их перед собой. Его сердце учащенно забилось, едва он прочитал надписи на обложках, сделанные чьей-то твердой рукой. Сведенными от нетерпения пальцами перелистал страницы, разглядывая рисунки и диаграммы.
Вытащив остальные папки, те, что казались новее, просмотрел и их. С каждой следующей минутой он чувствовал, как смутные его ощущения, до сих пор не желавшие оформляться в образы и понятия и оттого мучительные как жажда, как неведомый зов, начинают обретать под собой почву, облекаясь в плоть и термины.