Анатомия зла
Шрифт:
– А я и не думал шутить. В Нью-Йорке есть клиника, в которой уже начали осваивать трансплантацию легких и сердца единым блоком.
– Знаю. Мы с Долли интересовались. Для этого нужно становиться на очередь и ждать годами. Боюсь, что у меня просто нет в запасе столько времени.
– Возможно, возможно, – рассеянно проговорил Гроссе. – Не опускай руки, старина. Ищи варианты. Ищи хирурга, который согласится взять тебя вне очереди. Это твой единственный шанс.
Подошедшая Долли нервно прислушивалась к их разговору.
– Эрих, – вмешалась она,
– Милая Долли. – Гроссе обратил к ней скорбное лицо. – У меня, как вам известно, клиника ортопедии и травмотологии. Я не занимаюсь трансплантацией внутренних органов. Но даже если бы и рискнул сделать исключение, то тоже не обошелся бы без донорских органов, которых у меня, увы, нет.
– Да-да, Эрих, я понимаю, что сморозила глупость. Извините. Здоровье Эдмонда последнее время постоянно держит меня в напряжении. Иногда я просто теряю голову. Пойдемте в дом. Десерт уже на столе.
ГЛАВА 13
Прохладный ночной воздух, вытеснивший дневной зной, струился с балкона. Комната была погружена во мрак. Единственный источник света – бронзовый торшер в стиле ампир, в виде обнаженного сатира с абажуром в вытянутой руке – выхватывал из темноты лишь часть дивана да круглый ломберный столик.
Ненавязчиво плыла по комнате музыка Вагнера. По непонятной для Клары причине, Гроссе слушал только Рихарда Вагнера, отдавая особое предпочтение опере "Риенци". Реже ее сменяла "Гибель богов" или "Нюрнбергские мейстерзингеры".
Упершись подбородком в ладони, Клара неотрывно смотрела на своего кумира и повелителя, упиваясь теми редкими, быстротечными минутами, когда он безраздельно принадлежал лишь ей, ей одной.
С каким нетерпением, с какой неистовой страстью – вдвойне мучительной от необходимости подавлять и скрывать ее – ждала Клара этих скупых даров судьбы. Так нищенка радуется каждой монетке, со звоном ударяющейся в протянутый ею, всегда полупустой жбан, а потом, длинными одинокими ночами вновь и вновь перебирает дрожащими пальцами свои жалкие сокровища.
Они вдвоем! Только он и она. (Экономка, укрывшаяся в своей коморке не в счет.) Не за операционным столом, не в его кабинете с неугомонными телефонами и селекторами, а здесь – в его доме, в его гостиной с тяжелыми бархатными гардинами, персидскими коврами, интимно приглушенным светом торшера и ароматом роз, цветущих под балконом. Это ли не апогей блаженства, ради которого можно пожертвовать чем угодно! Даже собой. В такие минуты все ее душевные терзания и ужасы их совместной работы отступают на задний план, попросту переставая существовать.
Всего полчаса назад ее тело было целиком в его власти. О, он мог делать с ним что угодно, не спрашивая ее согласия, как не спрашивает доноров, отнимая у них жизни. Но после каждой их близости Клара не переставала удивляться этому необъяснимому контрасту между Гроссе-ученым, Гроссе-хирургом, наконец Гроссе-монстром и Гроссе-любовником. Если первые три ипостаси представляли собой сплав энергии, безжалостной
Едва улеглись страсти и сердце снова вошло в свой обычный ритм, он поднялся с дивана, тут же натянув на голое тело тончайшей шерсти пуловер и домашние спортивные штаны.
Перевернувшись на живот и подперев голову руками, Клара осталась лежать на диване. Ей нравилось созерцать своего возлюбленного именно в таком качестве – сытым и удовлетворенным. Ей нравилось, как он сидит в свободной, непринужденной позе. Нравилась орлиная сосредоточенность его глаз, зорко и пристально всматривающихся в одному ему доступные дали. И неважно, что глаза эти смотрели уже мимо нее. Главное, чтобы он был, как сейчас, всегда рядом.
А Гроссе в данный момент занимали куда более трезвые мысли. И несмотря на то, что именно Клара являлась главным объектом его сложных психологических выкладок, размышления эти не имели ничего общего с чувственным томлением, одолевавшим его партнершу.
– Э-эрих, – не выдержав наконец затянувшегося молчания, мягко напомнила о себе она. – Ты опять ускользаешь от меня.
Он не ответил, лишь скользнул по ней рассеянным взглядом. Отсветы абажура, падавшие на его застывшее лицо, придавали ему сходство с бронзовым сатиром.
– Иногда я чувствую себя такой уставшей, будто мне уже сто лет, – пожаловалась Клара. – Скажи, Эрих, я нужна тебе?
– Ты единственный человек в мире, который мне действительно нужен, – отозвался он, продолжая смотреть в пустоту. И в голосе его не было ни тени иронии.
– Тогда почему ты всегда так суров со мной?
– Всегда ли? – Он соизволил сконцентрировать на ней свой взгляд. – Тебе было плохо в моих объятиях? Или они тоже показались тебе суровыми?
– Нет, Эрих. Не показались. Но именно после них я чувствую себя особенно неуютно, когда все остальное время ты смотришь сквозь меня.
– Клара, дорогая! Тебе ли не знать, как выматывает меня работа – и физически, и морально.
– Знаю, Эрих. Конечно знаю. И пытаюсь разделить с тобой все тяготы, насколько хватает моих сил. И даже сверх того. Но, видишь ли, сложность в том, что кроме коллеги я еще и женщина. Любящая женщина, Эрих! Надеюсь, ты сумел заметить, что я люблю тебя?
– Не беспокойся. Я знаю это со времен всемирного потопа, – с усталой задумчивостью подтвердил он. – Пятнадцать лет! Целая жизнь. Или один миг. Безумно много. И ничтожно мало. Впрочем, для одной женщины однозначно многовато. Особенно если учесть, что скоро ты начнешь стареть. – Теперь он смотрел на нее с веселой иронией. – По-моему, самое время разменять тебя на две по двадцать.