Андропов(Политические дилеммы и борьба за власть)
Шрифт:
Так что Андропов, по-видимому, предпочтет не будить чувства попранного национального самосознания, покупая спокойствие и наживая попутно политический капитал сравнительно недорогой ценой эмиграции. Андропов стремится убедить Запад, что остаются открытыми две возможности — развертывание и свертывание эмиграции. Продолжение эмиграции определяется тем же условием, которое когда-то сделало ее возможной — возрождением детанта; прекращение ставится в зависимость от проведения Вашингтоном «воинственной» политики или отказа от нее. Советские евреи — заложники, зажатые в тисках этой дилеммы, и Андропов ловко ими манипулирует. Он дал «великодушное» согласие на репатриацию из Вены 800 семейств, добивающихся возвращения в СССР, с тем, чтобы Запад понял: они будут при необходимости использованы в качестве антисионистского «запала» для срыва еврейской
Советские власти стали активнее включать евреев в состав делегаций, отправляемых за границу — так они подводят мировое общественное мнение к мысли, что существует альтернатива исходу евреев из СССР. Той же цели служит создание в Москве антисионистского Комитета, в который вошли видные деятели советского государства, науки, культуры — в случае надобности от его имени будет выдвинуто «требование» запретить эмиграцию евреев /110/.
«Придушив» еврейскую эмиграцию, сведя ее с тысяч до немногих десятков в месяц, Андропов расчетливо создает атмосферу безысходности в расчете на сострадание и уступчивость либерального Запада. Стоит Андропову пожелать сломить и сокрушить еврейское национальное движение, он тотчас может частично арестовать, частично выпроводить за рубеж глухо замороженных «отказников». И сионистское тело, состоящее из сотен тысяч потенциальных эмигрантов-евреев, лишившись головы, будет перемолото и поглощено «братской семьей» советских народов.
А тем временем в Политбюро то и дело раздаются голоса: исход евреев из «социалистического отечества» наносит непоправимый ущерб «делу построения коммунизма во всем мире». В этом суждении, очевидно, есть известная доля истины, но лишь доля. Массовый отъезд из СССР и впрямь пробил «брешь» в устоях коммунистической системы — зато в эту вновь образовавшуюся пробоину широким и мощным потоком пошла в СССР современная западная технология, новейшее оборудование, миллионы тонн хлеба. Так что потеряв в тоталитарной цельности и идейной гармонии, коммунистическая власть приобрела в стабильности и силе.
Советское государство всегда охотно расплачивалось принципами за богатство и благополучие, вопрос лишь в том: что и кто в ближайшее десятилетие будет выброшено на советский прилавок на международном аукционе. Цена за выкуп евреев (и немцев), кажется, уже определилась, так что андроповские заморозки, пришедшие на смену брежневской оттепели [12] , не обязательно окажутся губительными для сионистского движения в России.
Пока не удается Андропову полностью сковать «чекистским льдом» и возникшее во времена Хрущева движение духовного и нравственного сопротивления в стране. Для того, чтобы полностью покончить с брожением, существующим в советской системе, ей необходимо преодолеть собственный страх и переродиться в то, чем она уже однажды была при Сталине, — в режим перманентного и тотального террора. Возродить его полностью Андропову не позволит партийная номенклатура, приведшая его к власти. Неограниченный произвол поставил бы под угрозу не только обретенное номенклатурой благоденствие, но и самый факт ее физического существования, как уже случилось в 30-х годах, когда с молчаливого согласия партийной верхушки, пролетарская революция, одолев и сокрушив своих реальных и мнимых противников, поглотила и уничтожила собственных руководителей.
12
Все в нашем мире постигается в сравнении: правление Брежнева на фоне либеральной эпохи Хрущева когда-то казалось суровой зимой.
В современном советском обществе, таким образом, сложилась сюрреалистическая ситуация: борьба противоположностей — партократии и оппозиции — сосуществует с их единством. Они необходимы друг другу как противоположные полюсы одной социальной субстанции. Это противоречивое единство, однако, не бесконечно — оно должно быть преодолено или ценой уничтожения оппозиции, или ценой гибели партократии. При этом падение партократии не обязательно приведет к исчезновению оппозиции, которая при определенных условиях может даже окрепнуть, в то время как полная ликвидация оппозиции неизбежно потребует насильственного устранения существующей партийной номенклатуры и ее замены в качестве «направляющей и определяющей силы общества» другой автократией, например, чекистской. Последняя, как и партократия, будет вынуждена предстать
Данная эволюция режима, если она произойдет, должна полностью уместиться в рамках классической традиции «научного коммунизма»: Ленин, разгромив и разогнав оппозицию, подменил социалистическую партию бюрократической номенклатурой, Сталин, репрессировав номенклатуру, создал новый правящий класс партаппаратчиков. Так тянет история непрерывную нить преемственности от Ленина через Сталина к Андропову.
А пока что Андропов настолько занят борьбой за власть и обеспокоен тяжелым экономическим положением страны, что, будь его воля, предпочел бы, пожалуй, спокойные отношения с внешним миром. Над ним свинцовым облаком нависает «геополитический кошмар»: перевооружение Запада, незаконченная и нескончаемая партизанская война в Афганистане, противостояние с Китаем, противоречия с Японией и Пакистаном, проблемы в Анголе и Никарагуа. И при этом СССР — единственная страна в мире, которая оказалась в окружении враждебных коммунистических государств.
У Андропова, разумеется, нет видимых причин, психологических или идеологических, не воспользоваться благоприятным для Москвы соотношением военных сил с Западом, сложившимся при Брежневе. Но он понимает, что Политбюро будет оценивать его деятельность не по достижениям, а по ошибкам, и поэтому старается строить свою внешнюю политику по принципу: «большой гром и мелкие капли». Андропов вынужден проводить политику силы, но не по заранее рассчитанному плану агрессии, а так, как подсказывает ему инстинкт власти: сила надежней всего переводится в политическое влияние.
И Андропов, избегая риска, воздерживается от смелых инициативных решений. Временно он избрал самый удобный в его положении вариант: успокаивать свободный мир примирительной риторикой, наращивая в то же время вооружение и поддерживая сложившийся в мире стратегический «статус кво».
Во внешней политике он, как двуликий Янус, обращается к аудитории иностранной и к аудитории советской. И говорит на два голоса. Для «внутреннего пользования» он обещал партии, что «дело Брежнева» будет продолжено, СССР останется верным «пролетарскому интернационализму», поддержит «освободительные и революционные движения» /111/. На внешний мир он стремится произвести впечатление правителя благоразумного и рассудительного, — на этот случай у него заготовлены заверения, свидетельствующие о его трезвости и гибкости. «Мы глубоко уверены, — отмечал Андропов в ноябре 1982 г., — что детант не был случайным эпизодом в трудной истории человечества и не является прошлым эпизодом, будущее принадлежит этой политике» /112/.
Андропов охотно делает умиротворяющие Запад заявления: человечество не может бесконечно мириться с гонкой вооружений и войнами, компартия Советского Союза не хочет, чтобы разногласия в идеях переросли в конфронтацию между государствами и народами /113/. И тут же разъясняет собственному народу, что мир будет защищен только благодаря непобедимой мощи советских вооруженных сил, а не благодаря разговорам с «империалистами» /114/.
Андропову необходимо пугало иностранной опасности для объяснения отсталости коммунистической системы, претендующей на то, чтобы выражать волю народов, но не способной накормить собственных граждан. «Агрессивные намерения империалистов побуждают нас вместе с братскими социалистическими государствами показать заинтересованность в поддержании нашей обороноспособности на должном уровне» /115/. Но вместе с тем советскому Генеральному секретарю важно убедить свободные страны, что склеротическая внешняя политика Брежнева может измениться. Он уверяет: военное сотрудничество не является советским выбором; идеалом социализма является мир без оружия /116/.
Драматическое изменение внешне-политического курса грозит ослабить позиции Андропова в армии. И он, как маятник, «раскачивается» между противоречивыми декларациями: скоропалительно-наступательными и рассудительно-усыпляющими, воинствующими и умиротворяющими, делает шаги в направлении детанта и петляет при этом по дорогам холодной войны. Сразу же после похорон Брежнева Андропов в беседе с правителем Пакистана дал понять, что не исключено мирное решение афганской проблемы. Спустя некоторое время в «Правде» появилось официальное заявление ТАСС, что пока Запад не признает режим Бабрака Кармаля, советские войска не покинут Кабул /117/.