Ангел Варенька
Шрифт:
Нина закрыла лицо руками и притворилась, что плачет — нарочно, чтобы испугать его. Мишенька и в самом деле испугался, но, чувствуя себя виноватым, не решался этого показать и лишь обидчиво тер глаза:
— Мама, ну не плачь! Мама, ну не плачь!
— Уходи, негодный! — сказала Нина, не отнимая ладоней от глаз, и, когда сынишка в расшнурованном ботинке затопал по коридору, она почувствовала, что и на самом деле плачет.
— Ниночка, что с тобой?! — мать обняла ее за плечи, стараясь унять озноб в теле дочери.
— Я никуда не поеду! — крикнула Нина, отталкивая ее от себя и с враждебностью глядя на стрелки ручных часов.
— Хорошо, хорошо, — сказала мать, соглашаясь с ней так, как соглашаются с людьми, чье желание невозможно выполнить.
— Не по-е-ду! — упрямо повторила Нина, как бы заставляя мать сначала с ней не согласиться, а затем намереваясь убедить ее в своей правоте.
Оставалось пять минут до отхода.
XVII
Когда
Василий Васильевич в это время стоял на задней площадке трамвая, мотавшегося из стороны в сторону на крутых поворотах, и, повернувшись спиной к наседавшей на него толпе, старался представить, что сейчас делается дома. Жену, встававшую ночью кормить ребенка, он никогда не будил по утрам, сам жарил себе яичницу или варил пельмени, завтракал на краешке кухонного стола, трогательно заботясь о том, чтобы испачкать поменьше посуды и не оставить после себя мусора. Здесь же, на кухне, он завязывал галстук, вставлял в прорези манжет массивные запонки, брал в руки портфель и, подняв тяжелый дверной крюк, пропадал в темноте улицы. Анна Николаевна просыпалась через час после этого и, благополучно сдав ребенка на руки приходящей няне: «Вы ему, пожалуйста, сварите кашку, а молоко я оставила в бутылочке», — убегала на службу. Ни усталости, ни уныния она в ту пору не знала, коммунальные трудности переносила с веселым задором и, когда Володя немного подрос, стала заговорщицки подбивать мужа на второго ребенка. Однажды так и сказала, прикладывая к его плечам недовязанный свитер: «Васенька, давай рискнем. Ну что нам стоит!» — но Василий Васильевич завел старую песню о том, что в их условиях это невозможно, что он и так потерял лучшие годы на войне и теперь ему надо наверстывать упущенное. «Нет, Анна, это несерьезная постановка вопроса», — произнес он в конце свою излюбленную фразу, означавшую упрямую готовность стоять на своем.
Анна Николаевна, с горечью принявшая этот отказ, сдалась не сразу и еще долго убеждала мужа, что Володе нужен братик, что без этого он вырастет избалованным и эгоистичным, что сама она создана для материнства и видит свое призвание в воспитании детей, что она возьмет на себя все трудности и постарается оградить его от мелких забот, но Василий Васильевич оставался неумолим, и постепенно она смирилась. Смирилась и даже стала говорить себе, что муж полностью прав и у них действительно нет условий, что Василию Васильевичу надо расти и продвигаться по службе, а не растрачивать впустую драгоценные годы. Говорила не оттого, что была убеждена, а для того, чтобы убедить себя, приучить к мысли о разумности приносимой жертвы, подавить навязчивые сомнения. Со временем и это ей удалось. И Анна Николаевна начала замечать, что ревниво следит за успехами мужа, вникает во все подробности его отношений с начальством, по-детски радуется каждому повышению и каждой прибавке к зарплате, хотя деньги для нее — не кумир и за праздничным столом, среди начальников и сослуживцев мужа, она умеет от имени их жен произнести лихой тост: «С капитализмом у нас покончено, поэтому деньги в наше время почти ничего не значат. Даже если они есть, на них ничего не купишь. Поэтому я считаю, что реальные ценности не в деньгах, а в положении (это слово выделялось с лукавой многозначительностью), к которому вы, дорогие мужья, и должны стремиться». Пробудившееся в ней честолюбие распространялось не только на мужа, но и на окружавшие его предметы обстановки, поэтому дома у Демьяновых вскоре все преобразилось: железную кровать с полосатым матрасом на проволочной сетке заменили двуспальным гарнитуром с зеркалом и полированной тумбочкой, легкие занавески — тяжелыми плюшевыми портьерами, алюминиевые миски и ложки — фарфоровым сервизом на двенадцать персон с супницей и блюдом для заливного. Вместо комсомольских косынок
Та забота, которой она готовилась окружить многочисленных детей, сосредоточивалась на одном Володе. «Володечка, выпей горячего молока». — «Не хочу». — «Выпей, пожалуйста. Вчера у тебя было красное горло». — «Я уже пил. Не хочу. Хватит». — «Выпей еще стаканчик. Ради меня». — «Не хочу, не хочу, не хочу!» Анна Николаевна считала: лишенный братиков и сестренок, Володя должен иметь самую лучшую одежду, самые дорогие игрушки, самых воспитанных и умных друзей. Поэтому и друзей и игрушки она подбирала сама и прежде, чем привести (или принести) их в дом, придирчиво оценивала с самых разных сторон. Приглашенные на праздник гости проходили тщательный таможенный досмотр — сабли, кинжалы, пистолеты решительно изымались из набора подарков, и Володе доставались лишь кубики, машинки и железная дорога. Он катил по рельсам аккуратные вагончики с нарисованными окнами и играл в настольные игры с мальчиками, умевшими держать нож и вилку, вытирать салфеткой губы и учтиво произносить: «Благодарю вас…» — слегка склоняя при этом голову. Анна Николаевна подавала им чай с кусочками домашнего кекса и угощала клубникой, посыпанной сахарной пудрой. Ее душа была спокойна оттого, что Володя не носился по улицам и не виснул на заборах, как дворовый мальчишка, и она радовалась его образцовому послушанию, казавшемуся признаком согласия и взаимопонимания меж нею и сыном. Василий Васильевич тоже был доволен тем, что у них растет тихий ребенок, не устраивающий дома шума и беготни и не отрывающий его от занятий просьбами погулять и покататься на санках. И лишь один Володя не чувствовал никакой радости оттого, что был послушным и тихим, и, доставляя радость матери и отцу, как бы откладывал про запас свою неудовлетворенность, ведя ей строгий счет с тем, чтобы когда-нибудь предъявить его ближним…
…В воскресенье Василий Васильевич доблестно разыгрывал из себя отдыхающего, уверяя жену, что теперь отлично понимает, почему никакая толпа покупателей не заставит продавца магазина пожертвовать хотя бы секундой обеденного перерыва. «Закон психологии!» — утверждал он, демонстративно принимая позу отдыхающего продавца, этакого заспанного дяди Васи, торгующего тухлой селедкой и прокисшими помидорами. Но актерского азарта хватило ненадолго: вскоре он не выдержал и все-таки позвонил своим. Анна Николаевна обреченно прикрыла дверь в кабинет, наперед зная, что теперь начнется прокатка мелких профилей — бесконечные разговоры о листовом металле, о бесшовных трубах, о валках, шпинделях и муфтах. В это время в прихожей раздался отрывистый и робкий звонок. Анна Николаевна прислушалась. Звонок повторился. Она еще раз взглянула на дверь кабинета, словно бы колеблясь, открыть ли самой или попросить об этом мужа, но когда звонок зазвонил в третий раз, поспешила открыть. На пороге стояла Варенька, в сапожках, в телогрейке, в платочке, завязанном под подбородком.
— Здравствуйте, — сказала она с кротким взволнованным вздохом и опустила глаза.
Анна Николаевна увидела у ее ног дорожную сумку.
— Здравствуйте. Вы… к нам?
Варенька снова вздохнула, как бы беря на себя всю тяжесть утвердительного ответа.
— К вам. Я хотела извиниться за то, что в прошлый раз так разговаривала с вами.
— Ну что вы!.. — первым порывом Анны Николаевны было устремиться навстречу Вареньке, но затем она немного смутилась как человек, не умеющий соразмерить с первым порывом свои последующие действия. — А Володя не с вами?
— Он у Нины, — ответила Варенька и безразлично посмотрела на стены.
— Ах, вот оно что! — Анна Николаевна обрадовалась и тотчас же виновато вздохнула, как бы извиняясь перед Варенькой за неумение скрыть свою радость. — Значит, они помирились?
Варенька промолчала, не решаясь сказать ни больше, ни меньше того, что предполагала собеседница.
— Бедненькая, а как же вы? — Анна Николаевна понизила голос, словно считая нетактичным громко разговаривать с человеком, находившимся в таком трудном положении.
— Вы не так меня поняли. Володя у Нины в больнице. Дело в том, что на вокзале у нее был нервный приступ и Володя часто навещает ее. Дни и ночи проводит в ее палате, — сказала Варенька со странной усмешкой, словно бы извиняясь за то, что ее участь менее плачевна, чем хотелось Анне Николаевне, и более плачевна, чем хотелось бы ей самой.
— Ах, Ниночка в больнице! Как это ужасно! Вася, ты слышишь? — словно сомневаясь, что у нее одной хватит сил пережить эту новость, Анна Николаевна приоткрыла дверь в кабинет мужа.
— Какая больница? Кто попал в больницу? — Василий Васильевич выглянул в прихожую, одновременно обозначая свое присутствие в кабинете, где его ожидала телефонная трубка.
— Ниночка, Ниночка, твоя невестка! — воскликнула Анна Николаевна, разговаривая с мужем так, словно он по-прежнему находился за стенкой.
Василий Васильевич медленно осознавал случившееся.
— …Это ужасно… ужасно, — произнес он, не подозревая, что минуту назад эти же самые слова были произнесены женой.
— Познакомься, пожалуйста. Варенька. Она приехала специально, чтобы сообщить нам это известие, — Анна Николаевна слегка посторонилась, как бы предоставляя мужу возможность получше разглядеть гостью.