Ангелофилия

Юсупов Мурат

И, слава Богу, в нашей стране у руководителей лица все больше интеллигентные. А вот остальные, чтоб испугались и подсуетились, и начали, наконец, уделять внимание избирателю. А народ, какой бы он ни был, а все же родной, и не надо его унижать своим пожизненным правлением.

Народ умный, хоть и терпеливый сверх меры. Пусть он, наконец, увидит, что вы еще чем-то всерьез озабочены, кроме собственного кармана, и что вы не просто наемник и менеджер, как стало модно во всеуслышание называться, а болеете душой за Родину и желаете ей процветания!

Улыбнулся Андрей выступая перед зеркалом в ванной, мечтая о трибуне и пламенных речах.

19

Хряк

Отработав

в полумраке подвала очередную смену, насквозь вспотевший, и довольный, что удалось разлить двадцать ящиков, а это считалась неплохой производительностью и для двоих работяг, а он был один и поэтому еще кое-что делал себе. Со словами – Надо пахать, надо заработать, можно до х-я, заработать!– как обычно прихватил в потайном бутыле излишек спирта, и пошел домой.

Его работодатель Резван, работал еще на какую-то их «шишку» Кямрана, но тот никогда сам не приезжал. Резван за двадцать разлитых ящиков платил один разливальщику. Но разливальщик разбавлял так умело, что выходило два. За то, что не пил, Резван его и держал и поэтому пока закрывал глаза на его шалости с градусами.

На него можно было положиться. «Забегаловка» возле пригородных касс позволяла Резвану существовать безбедно. Деревенский люд так и валил в «капельницу», чтобы пригубить Резвановского пойла. Перед отъездом в свои деревни и областные городки они, так сказать, «чихали» на дорожку, а кое-кто и попросту напарывался в хламину. Чем их там поили, им, собственно, было все равно, лишь бы догнаться, а Резвану тем более. Главное, что никто не умирал около кафе, а что там дальше. Таких данных Резван не имел. «Технарь» он не добавлял – боялся, хотя и имел солидную крышу, утрясающую любые вопросы.

Разливальщик, вернувшись со смены, плотно ужинал и, как обычно, его почти сразу морило. Спал крепким сном. Устало храпел. Но, как назло, спать не дали. Помешал даже не привычный подоконный вой сигнализаций, а какой-то нереально долгий и нудный металлический стук, продолжавшийся уже минут тридцать. Он то затихал, а то снова появлялся. Минут через пять после затишья начинался снова.

Ребенок орет, а тут еще какие-то типы стучат. Он уже хотел выйти разобраться, но жена не пустила. А в подъезде происходило что-то невообразимое – вой, ор, словно дикое стадо прорвалось, почти как на прошлой неделе десять кобелей и сучка, на третьем этаже. Но здесь, похоже, другое.

Слышны человеческие, крики. «Не мое дело». Жена ворчит: «Как будто больше мужиков нет в этом подъезде!» Решил: «Да хоть пусть поубивают друг друга эти наркоманы – не выйду. Мне это надо? У меня ребенок! Менты то куда смотрят!?»

– Дорогая, ты что не чувствуешь, малышок навалил в памперс.

– Ну, родной! Так не хочется вставать – обработай, кисеночек, сам, – и она чмокнула его в варенникообразное ухо.

– Ладно, ладно, спи, подлиза. Кисеночек!?

– Да какой там, разве ж тут заснешь с этим зверьем в подъезде.

– Может, милицию вызвать?

– Да ладно! Еще выдумал! Что больше некому что ли? Почему сразу мы? Вон на первом этаже аж в окно вечером лезли, так она позвонила, а ей говорят, как хотите сами разбирайтесь. Хотите, кричите, а хотите, молчите. Жизнь такая наступила – каждый за себя. Только бабьим визгом и спаслись, грабители дальше не полезли.

– Ладно, много не болтай, а то соседи услышат. Ты же знаешь, какая акустика, здесь чихнешь, на девятом этаже слышно. Вот только весь сон, как рукой, сняло, а такой он был – благодать.

И по привычке почесал меж ног и представил любовницу Аньку, лежащую на огромной кровати. И из одежды на ней только длинный шарф из перьев и красные туфли.

Красотища. Она рассматривала себя в большое настенное зеркало, бестыдно раздвигая ноги, а затем в зеркало на потолке и снова на стене. И как будто не замечая его, ласкалась, но как-то неловко, в попыхах, с всплесками и замираниями, и вдруг неожиданно заплакала и начала ругать себя: «Надо же, какая же я п–а крашенная. Какая я грязная, лживая. Я же все-все перепробовала. Куда же дальше? Ну уж не с собакой же? А с другой стороны, кто скажет, чем она хуже такого человека, как ты» как будто спрашивала она, его. А он, не обращая внимания на сравнение, уговаривал ее к соитию: «Не переживай, все образуется, не надо себя корить, не надо себя зажимать, а особенно свои тайные желания. Ну возьми в…». – «Да!?» – «Да». – «А ты бы взял в жены такую, как я? Ты! – завизжала она и, схватив себя за грудь, коротким, но резким движением оторвала ее и бросила в него. –

Тогда на, соси, мою силиконовую, урод, а если не будешь, то тогда давай я. – лживо рыдала она, пробуждая в нем еще большее желание. – Помоги же мне, помоги! – стонала она, приняв страшно привлекательную позу».

И тут он понял, что услышал в подъезде именно ее голос. Ему стало жутко и почти сразу рядом нехорошо запахло, что если он сейчас выйдет в подъезд и Анька его узнает и станет называть по имени.

Тогда жена может услышать и узнать, что он и Анька. Он даже не хотел думать об этом, потому что побаивался свою крупногабаритную Веру Палну: когда она в гневе, то ее центнер превращался в два. И он, зажав уши и накрывшись одеялом, в надежде, что обознался, уговорил себя, что в подъезде совсем не Анька. «Помогите, помогите-е-е-е же» – уже прося, стонет и кричит любовница – малолетняя проститутка с накладной силиконовой грудью, а с некоторых пор и наводчица – Анька.

«Ах, что она творила в последнюю встречу. – вспоминал он и с сожалением вздохнул: – Жаль, что не с кем поделиться. Вокруг одни болтуны – все доложат. А скакала, а стонала, наездница еще та, аж кровать сломала. А теперь если ее там, в подъезде убьют, то и вообще весь кайф, кончится. Такую, я теперь вряд ли найду, даже со своими двадцатью двумя сантиметрами. Старею.»

Так он пролежал до утра, вспоминая сквозь крики и стоны Аньки их славные деньки. А когда рассвело и крики закончились, наблюдая из-за шторы, он увидел, что из подъезда вытащили два синих мешка. Через какое-то время к ним зашел милиционер, и жена сказала, что они крепко спали и ничего не слышали. «Правильно, – подумал он, – что лишний раз рисоваться. Тем более, вдруг Анька шла ко мне. Хотя она не знала, где живу. И почему я так уверен, что она? Ее не видно, а только слышно. Как она кричала! «Помогите!» Аж, через стены пробирало. Мог ошибиться?»

Вечером по телевизору показали девушку, и он с облегчением вздохнул, что это не Анька, и свидания в самое ближайшее время продолжаться. И что самое главное, его, пусть и специфическая, совесть перед ней чиста.

Мертвая девушка, оказалась незнакомой, а то, что она, по версии следствия, продала наркоманам левый кайф, развеяло в нем последние крупицы жалости к покойной, и он промычал: «Не-е-а, не Анька! Она бы точно такое не сделала – пацанов травить.»

У жителей дома жалости к девушке тоже не проявилось. Каждый твердил, что, якобы, из-за того, что она пацана отравила, они и не заступились. Все, не сговариваясь, нашли причину. Вот только, говорят, один с первого этажа выходил, но было поздно: наркоман умер, а его кореша забили сучку насмерть. – Надо было и тому, что вышел, до кучи накостылять, чтобы не высовывался.– заметил он Вере Палне.