Ангельский облик
Шрифт:
— Как она?
— Судя по письмам — очень неплохо. Но на очереди ещё одна операция. Боюсь, это долгая история. И спешить нельзя.
Клайв говорил любезно, но лицо его потемнело. Он резка сменил тему разговора.
— Как успехи, Саймон? Ты ведь привез прелестный мейсенский фарфор.
— И очень выгодно продал на аукционе «Сотби».
— Саймон — торговец старыми вещами, — объяснил Клайв Мэг. — Прости, я должен был сказать — антиквар! И тщательно прочесывает округу в поисках старины.
— У меня глаз наметан на красивые вещи, — лениво вставил Саймон. — К сожалению, не только у меня.
В двусмысленных словах слышались раздражение и снисхождение. Мэг была просто уверена, что последняя фраза предназначалась ей. Потому что рядом с Саймоном она чувствовала себя как под микроскопом. Казалось, в его внимательных глазах в открытую читался вопрос: зачем Клайв Уилтон, пока жена в больнице, везет домой красотку-секретаршу? И почему та так охотно поехала с мужчиной, которого почти не знает? Слишком наивна или что-то задумала? Строит из себя героиню или просто от чего-то убегает?
Тут Саймон неожиданно сказал:
— Я был у матери. Та требует, чтобы я женился — хочет внуков. Неужели так с каждой женщиной?
— Я полагаю, сначала речь у них идет о детях, — заметил Клайв, явно скучая и поглядывая на пустую чашку.
Мэг поняла намек и встала.
— Мы подъезжаем?
— Еще минут десять.
Теперь поднялся Саймон.
— Вас встречают? или подвезти?
— Спасибо, я договорился о машине.
— Ты ещё долго не сможешь сесть за руль?
Клайв заметно нахмурился и коротко бросил:
— Нет. Пойдемте, Мэг.
— Тебе просто не повезло, старик. Вся эта история — простое невезение,
— летел им вслед по коридору веселый голос Саймона.
— О чем он? — не удержалась Мэг. — Что за невезение?
— Лучше уж рассказать, вы и так скоро все узнаете. Когда случилась та ужасная авария, в которой пострадала моя жена, за рулем сидел я. И на год лишился прав.
— О, прошу прощения!
Вот откуда та темная тень, пробегавшая по его лицу, вот откуда его нежелание говорить о болезни жены! Он так страдал, осознавая свою тяжкую вину, свою небрежность, искалечившую жизнь родного человека.
— Спасибо, Мэг, — поблагодарил он за искреннее сочувствие. — Увидите, во Френчли не все так добры.
— О чем вы?
Клайв отвернулся, лицо его окаменело.
— Подозревали, что авария подстроена.
— Но вы ведь тоже были в машине!
— При ударе меня отбросило в сторону и я отделался лишь переломом руки. А вот жена пострадала очень сильно.
Мэг коснулась его руки. Дружелюбие Клайва, то, что он обратился к ней по имени, позволяло эту небольшую фамильярность.
— Может быть, вам только кажется, что так говорят? И вы напрасно себя терзаете?
— В самом деле? Понимаете, свою вину я ведь не отрицаю. Я ехал слишком быстро, дело было ночью, дорога скользкая. не следовало так спешить. Но мы опаздывали, я устал, и тут ещё мы вдруг поссорились. Я разозлился и потерял контроль над собой. Так что виной аварии стал я. Но неумышленно.
— И вы полагали, что я поверю столь грязным сплетням, мистер Уилтон?
— Спасибо, Мэг. Но вы их все равно услышите. Вот уже и Саймон. их повторяет.
Мэг машинально оглянулась посмотреть, не идет ли молодой человек за ними следом. В его внимательных карих глазах ни тени злобы она не заметила. Но ведь он явно подчеркнул, что Клайв не мог водить машину. Словно хотел, чтобы Мэг обратила внимание…
Или пытался предупредить её о чем-то. Что было странного в Клайве, его семье и его прошлом? Может быть, Саймон просто завидовал её удаче? Но почему? Ведь видел он её всего два раза. Мэг невольно улыбнулась. Странно, но эта мысль не показалась ей слишком неприятной.
5
Начинало смеркаться, но Ганс ни за что не хотел включать свет в мастерской. Дженни не нравился полумрак, она предпочитала яркий свет, шум и веселье. Тьма её всегда подавляла, а в этом доме казалась просто зловещей. Она шевельнулась и спросила:
— Долго мне здесь сидеть?
— Еще немножко, пожалуйста.
— Ох, Ганс! Ты ведь даже не хочешь показать мне, что получилось. Я вся измучилась в этом тесном платье. Нет, я медленно умираю. Нечем дышать. У меня талия двадцать четыре дюйма…
— Ну и прекрасно.
— Да, но у этого платья — двадцать два, если не двадцать.
— Прости, дорогая. Другого платья у меня нет, и как бы оно на тебе не сидело, но выглядишь ты в нем прекрасно.
Сидевшая на высоком стуле в холодной запущенной мастерской Дженни снова вздохнула. Не будь Ганс таким милым, она бы ни минуты здесь не просидела. А так прошло уже несколько часов, и ей казалось, что позвоночник вот-вот сломается. Но Дженни была без ума от Ганса, от его вечно озабоченного лица, больших восторженных глаз и ласкового голоса. Ничего подобного с ней прежде не случалось, похоже, она действительно в него влюбилась. Как жаль, что Ганс так беден! Он жил в холодном, убого обставленном доме, где об уюте и речи не шло. Большую бедность Дженни даже не могла представить. Ганс пытался прокормиться живописью, но не был хорошим художником и вряд ли когда-нибудь станет. Так говорили все, даже Клайв Уилтон. Хотя Клайв и пытался продавать картины Ганса. Дженни позировала Гансу потому, что тот был ей очень симпатичен и говорил такие замечательные слова…
— У тебя необыкновенное лицо, Дженни! Я знаю, я никудышний художник, но как же мне хочется такие прекрасные лица сохранить на века! Может быть, твой портрет станет шедевром?
— И что же необычною в моем лице?
Дженни себе никогда не нравилась. Бледное удлиненное лицо с маленькими пухлыми губками и темными глазами чуть навыкате казалось неинтересным и даже грубоватым. Она вечно завивала и взбивала свои абсолютно прямые волосы, пока Ганс не уговорил её расчесать локоны и убрать волосы назад. Прическа выглядела старомодной, но художник пришел в восторг.
— Какая порода! Ты похожа на свою предшественницу.
— Предшественницу?
— Ту, что любила короля — развратника и поплатилась головой.
Дженни была озадачена, но слова ей понравились.
— Среди моих предков её не было, и я тебе обещаю, что никогда не полюблю такого опасного человека, каким был Генрих YIII.
— Но ведь тебе немного нравится опасность? Смотри, как заблестели твои глаза!
Странное замечание. Хотя и в самом деле сердце её забилось быстрее. Дженни обожала комплименты. Она была готова надевать странные старомодные наряды, влезать в затянутое в лифе платье с пышными рукавами из выцветшей красной парчи, убирать волосы искусственным жемчугом и часами сидеть неподвижно, только бы слышать порой нелепые, но столь волнующие похвалы Ганса. Тот в самом деле был немного не в себе. Часами он работал над портретом, но давались ему только пейзажи. Нельзя сказать, что получались очень хорошо, но Дженни они нравились.