Ангелы приходят всегда
Шрифт:
Обратно в Нью-Йорк Высота и Руф отправились «дальней дорогой», они не стали разматериализовываться и мгновенно переноситься в нужную точку, а полетели по воздуху. До встречи инока и девушки время еще оставалось, и спутники согласились провести его в полете над землей, дабы развеяться. Пока они летели, мимо них время от времени проносились, не вступая в контакт, другие темные и светлые духи. У духов, в отличие от людей, не принято вступать в контакт просто так, ради праздного любопытства.
Внизу расстилались живописные просторы Аляски, затем Канады, а потом вновь американских штатов. Пролетая над населенными местностями, Руф и Высота иногда встречали невидимые человеческому глазу световые столбы, возвышающиеся над православными храмами. Довольно часто им встречались черные, как чернильные пятна, туманные облака, стелящиеся над землей. Такие призрачные облака висели, к примеру, над зданиями, где располагались организации, вольно или невольно служащие Люциферу.
– Ты не задумывался об удивительных перипетиях человеческих судеб? – спросил Руфа Высота. – В нашем мире все проще, чем у людей… Взять хотя бы Лазаря и Синильгу. Ведь они русские, а если бы в России не случилось революции, их судьбы были бы совершенно иными.
– Все эти русские сами виноваты, – ответил Руф, развлекавшийся испусканием целых снопов красно-синих искр. – Назвали свою землю «Святой Русью». Никто не назвал, ни англичане, ни французы, ни американцы, а эти, видишь ли, не постеснялись. Скромнее нужно быть, тогда и судьба была бы нормальной. Естественно, такое самоназвание просто провоцирует нас на соответствующие меры. Святая Русь! Как тут пройти мимо?
– Ты был там? А я только слышал об этом…
– Ха-ха-ха, – засмеялся Руф. – Да, мне посчастливилось присутствовать и все видеть. Наши товарищи уже долго работали с одной семьей. В ней было много детей, и Люцифер надеялся, что один из них станет русским антихристом, дабы свалить эту гнилую Святую Русь. Все дети отличались талантом ко злу, но особенные надежды подавал Володя. Незадолго до этого ему исполнилось пятнадцать лет. Меня в тот день впервые пригласили в то место, для усиления наших. После глубин преисподней, где я провел тогда, по сложившимся обстоятельствам, последний десяток лет, новое свидание с землей стало для меня праздником. Стояли теплые майские дни 1885 года. Я сделал круг над Симбирском и легко нашел нужный дом, расположенный недалеко от реки Свияги, между улицами Московской и Покровской. Спустился. Кругом было полно наших. Зелень весеннего сада забрала в свои объятия деревянный дом. С одной стороны сада располагался малинник и полянка с клубникой, с другой – яблони и вишни. Среди плодовых деревьев стояла просторная беседка, увитая хмелем. Вдоль желтых песочных дорожек и вокруг дома красовались солнечные нарциссы, разноцветные тюльпаны и сине-лиловые крокусы. Солнце клонилось к закату. Семья собралась в беседке для вечернего чая. Забавно было наблюдать, как за столом мирно чаевничали люди, а за их спинами, по кругу, стояли демоны, словно все вместе были членами большой дружной семьи. Поодаль виднелись унылые силуэты ангелов, ситуация явно складывалась не в их пользу. События разворачивались так. Немногим более года назад в доме гостил чиновник из Петербурга. Глава семейства, Илья Николаевич Ульянов, в разговоре с чиновником посетовал, что дети неохотно ходят в церковь. На это гость, глядя в упор на Володю, порекомендовал: «Сечь, сечь надо!» Что тут началось! Володя вспыхнул, выскочил из гостиной и сорвал с себя нательный крестик. Поступок был сильный, но вызванный вспышкой гнева. Как только гнев угас, Володя задумался, целесообразно ли в данных условиях не носить креста. Кроме того, он попросту трусил: с одной стороны, боялся нареканий родителей, с другой – еще немного сомневался, а вдруг все-таки Бог существует. В результате крест он опять надел. Вообще большое отрицательное христианское влияние имел на юношу его отец. Между прочим, это он втянул Володю в гимназическое братство Сергия Радонежского. И Володя уже после истории с крестом пожертвовал пятьдесят копеек карманных денег на постройку храма. Но наши не теряли надежды из-за временных поражений. Они усердно трудились в течение года, продолжая разрабатывать плодородную почву гордой Володиной души. В тот день, когда я впервые оказался в саду у дома этой семейки, Володю оценивали дозревшим. На следующее утро в гимназиях начинались годовые экзамены. Надо сказать, что экзамены тогда были сложными. Остаться на второй год считалось в порядке вещей. Очень многие проваливали экзамены, не справляясь в основном с древними и современными языками. Поэтому накануне и в дни экзаменов все храмы города заполняли гимназисты и гимназистки: служили молебны, ставили свечки, молились перед иконами. И наш Володя побывал на молебне в гимназии в последний день учебы. Священник вещал, что горячая молитва всегда дойдет до Бога, а Тот умудрит и поможет, но богохульникам и отступникам помогать не станет. Этот молебен, в силу которого Володя не верил, но на котором был обязан присутствовать, стал последней каплей, переполнившей его душу. Мы же объединенными усилиями посылали ему целые тучи помыслов сомнения и протеста. За вечерним чаем он сидел сосредоточенный и мрачный, с родственниками не общался. Те объясняли Володину сосредоточенность предстоящими экзаменами. После чая Володя поспешил уединиться в свою комнату. На дом и сад спустились легкие весенние сумерки. Юноша сидел за небольшим круглым столиком у распахнутого окна. Кисейные занавески слегка колыхались от прикосновения теплого ветра. Ветер приносил в дом из сада плотный и сочный аромат майского цветения. На столике горел яркий пузырь керосиновой лампы. Вокруг лампы танцевали в полете мошки и комары. Вдруг на свет лампы прилетела божья коровка, ударилась о стекло, упала на стол и зажужжала, силясь перевернуться со спинки на лапки. Володя схватил с полки стеклянную колбу, подаренную братом Сашей для химических опытов, ловко посадил в нее насекомое и закупорил пробкой. «А вот и не улетишь на небо и не принесешь нам хлеба!» – с веселой иронией в голосе сказал он, возвращая колбу на полку. Кстати говоря, божью коровку он не выпустил. Ее высохший трупик еще долго потом валялся в колбе, непременно вызывая самодовольную улыбку юноши… Володя погладил рукой лощеные листы увесистого латинского словаря и продолжил чтение; он готовился к латыни. Но мысль, отвлеченная божьей коровкой, перекинулась, с нашей помощью, на вопросы религии. Володя уперся взглядом в выражение «Iuramenti violatio», что значило по-русски «нарушение присяги» или кратко – «клятвопреступление». Мы, заметив, на что обращено его внимание и примерно догадываясь о причинах этого, принялись посылать ему помыслы о том, что, дескать, бессовестно обвинять в клятвопреступлении атеистов, отказывающихся от религии. Ведь они – честные люди, поступающие в соответствии со своими атеистическими убеждениями. Разве они виноваты в том, что общество и родители выбрали за них веру и без их ведома и согласия окрестили их в детстве, возложив ненужный груз клятв и обетов? Примерно в таком направлении и размышлял юноша. Спустя минут пять он встал и вышел в сад. Мы замерли. Что будет? …В саду веяло свежей вечерней сыростью. Володя в нашем невидимом окружении медленно прогуливался по дорожкам пустынного сада и постепенно очутился в самом дальнем углу. Там вдоль высокого деревянного забора тянулись заросли крапивы. Володя расстегнул ворот рубахи и, я бы сказал, торжественно снял с себя цепочку с крестом. Предусмотрительно отстегнув серебряную цепочку, он сунул ее в карман брюк. С полминуты подержал крест на ладони, рассматривая. Затем презрительно сощурил глаза и брезгливо швырнул крестик в крапиву. Развернулся. Быстро зашагал к дому. Теперь лицо его выражало крайнее удовлетворение. Наша победа была полной! В этот раз Володя поступил спокойно, обдуманно и сознательно. От такого шага обычно уже не отказываются никогда. С этого момента начался обратный отсчет времени существования Российской империи. Ход истории принял нужное нам направление. В семье Ульяновых тоже с того времени стало складываться все хорошо. Разумеется, экзамены Володя сдал тогда на круглые пятерки. Сам справился, мы даже почти ему не помогали. В течение следующего года произошло несколько важных событий. В первую очередь был убран мешавший нам отец семейства. Он так и остался верующим. С его смертью стало легче дышать. Затем старшие брат и сестра, Александр и Анна, открыли бунтарский путь семьи. Александра за подготовку убийства царя приговорили к казни, а Анну – к ссылке. Александр повел себя блестяще. Вот пример еще одной смерти, которой мы гордимся! Он отказался от предложенного царем покаяния и пожизненного заключения, объясняя отказ нежеланием всю оставшуюся жизнь читать в заключении религиозную литературу. Что здесь особенно важно – его отказ от жизни и выбор смерти без покаяния в конце концов одобрила мать Мария Александровна. Нужно сказать, что эта волевая и замкнутая женщина всегда оказывала нам неплохую поддержку, воспитывая в детях дух скрытой гордыни, избранности и превосходства. Правда, в детстве и юности она верила в Бога, но вера ее была неглубокой и основывалась на взаимовыгодных отношениях. Таких отношений, как ей казалось, не сложилось, и она потеряла веру в Бога. Еще маленькой девочкой она молилась о сохранении жизни ее матери, но мать умерла. Позже, когда тяжело заболел третий ребенок Марии Александровны, младенец Николай, она всю ночь молилась Богородице. К утру младенец умер. С тех пор Мария Александровна стала испытывать к Матери Бога безотчетную тайную неприязнь. Женщина знала, что ее сын Володя более не носит креста, и молчаливо соглашалась с этим. И, наконец, после одобренной ею смерти Александра она отказалась от икон. С тех пор в доме Ульяновых икон не было. Александра повесили в мае, через год после того, как Володя окончательно решился стать богоборцем и кинул крест в крапиву. Семья рассталась с домом и любимым садом в Симбирске. Они покинули город. Дом и сад, где веяло духом отца и «правильным» безоблачным прошлым, подсознательно тяготил их. Володя затаил грызущее чувство мести за брата. Месть стала воздухом его жизни, и он вошел в историю как беспощадный, бесстрашный, всем бросающий вызов – Ленин. И он достойно отомстил: казнью царя, всей царской семьи и миллионами жертв репрессий – мужчин, женщин и детей. Вернул он себе и долг: за пятьдесят копеек, пожертвованных некогда на постройку церкви, – десятки тысяч закрытых, разграбленных, разрушенных и оскверненных храмов, часовен и монастырей. При любой возможности в течение всей жизни Владимир старался отговаривать людей от веры в Бога. Очень многих отговорил. Персонально он отомстил вашему святому Сергию Радонежскому за вынужденное членство в братстве его имени. По приказу Ленина мощи Сергия вскрыли и посмеялись над ними. Вождю революции доставили фотокарточки вскрытия, специально сделанные по его просьбе. Ленин с приятной внутренней дрожью рассматривал черно-белые снимки, долго потом их хранил, периодически доставал и любовался. Беспомощные и беззащитные останки Сергия приятно напоминали вождю высохший трупик божьей коровки, запечатанный в колбе, и тот майский день его отречения… Отрадно все это вспоминать. Видишь, на какой рассказ ты меня вдохновил. Понравилось? – улыбнулся Руф.
– Нет, не понравилось, – печально ответил Высота.
– Ничем помочь не могу. Сам попросил. Ну и что, умные эти русские или нет? Сами во всем виноваты. Вот и опять носятся со своей Святой Русью, как с выеденным яйцом. Говорят же им: не стоит восстанавливать дореволюционную Россию, потому что это лишь опять приведет к революции. Воссоздадите прежние условия, опять получите тот же результат! Нет, они упорно, я повторяю – упорно восстанавливают именно дореволюционную Россию, не сделав выводы из собственных ошибок. Неужели не ясно, что не должно быть насилия в делах веры. Если человек верит в Сатану, то пусть верит. Если он ни во что не верит, то пусть ни во что не верит. Мало до революции воспитали революционеров в семинариях? Еще хочется? Придет время, свои же соотечественники постреляют ханжей да святош! Пусть, пусть восстанавливают Православие, пусть строят пышные храмы и заставляют школьников зубрить Закон Божий. Пусть устроят религиозную диктатуру верующих родителей над детьми. Пусть лишают их конфет в пост, пусть не разрешают веселиться со сверстниками и слушать современную музыку. За каждую отобранную конфетку дети прольют еще море крови. Эти строители Святой Руси не понимают, что миром движет великий дух противоречия! Если отец делал так, то сын специально будет делать все наоборот.
– Это неправда. Отец и сын – одно, если служат единой светлой цели. Отец продолжает жить в делах сына, а сын своими деяниями увековечивает память отца. Мир стоит на преемственности, традициях и созидании. Естественно, только тогда традиция жизнеспособна и благотворна, если она в Боге. Сатана был Отцеборцем отначала, он – вдохновитель всех отцеубийц.
– Надо же, как интересно! – спаясничал Руф. – А если отец воинствующий атеист, а сын верующий христианин, тогда что?
– Дух нашей веры – это дух любви. Христианства нет без Церкви, Церкви нет без любви, а вне любви нет спасения, ибо Бог есть Любовь. Вы проповедуете – убить отца, если он против тебя, а мы проповедуем – любить отца, даже если он против тебя. Только пример любви может заставить человека задуматься и переменить взгляды. Мы, кажется, уже приближаемся к Нью-Йорку, – сказал Высота, приметив на горизонте город. – Но я успею рассказать напоследок небольшую историю. Мне пришлось быть ее очевидцем, как раз в России. Жаль, что такие истории редко становятся известными. Уверен, многие люди задумались бы… Год назад в Москве шестнадцатилетний Максим, отличавшийся в школе и семье тихим нравом, хладнокровно зарубил отца, мать и старшую сестру. Они мешали ему жить: воспитывали, не давали вволю играть на компьютере, урезали карманные деньги. Он терпел-терпел и не вытерпел – убил. Вскоре школьника арестовали. Парня признали психически здоровым, но с ярко выраженными чертами высокомерия, эгоцентризма и мстительности. А предыстория такова. В 1911 году члены одной из революционных организаций проводили «экспроприацию у экспроприаторов», то есть грабили во имя революции. Одной из их операций в Москве руководил студент, тоже носивший имя Максим. Революционеры пробрались ночью в Скорбященский монастырь на Долгоруковской улице. Жестоко убили сторожа и девушку-привратницу, девятнадцатилетнюю послушницу Феклу. Размозжили жертвам головы. Затем обокрали монастырский собор, взломали свечной ящик, вынули из иконы Скорбящей Божией Матери драгоценные камни, а напоследок искорежили царские врата и осквернили алтарь… Связь в том, что студент Максим и школьник Максим – родственники. Студент участвовал в революции, гражданской войне, активно строил коммунизм, был репрессирован и расстрелян в 1937 году. После него остался сын, который приходится родным дедушкой школьнику-убийце Максиму. Так замыкается круг. Зло уничтожается злом. Оно самоуничтожается! Что посеешь, то и пожнешь – это и есть грех рода. А прощение греха и избавление возможно лишь на пути покаяния перед Богом и веры в Любовь.
– Мы прилетели, – сказал Руф. – Мило пообщались. Теперь посмотрим, какую историю приготовили нам сегодня влюбленные. Все твои теории пригодны только для таких, как ты, слишком правильных ангелов. А людей мы знаем лучше, чем вы, поверь мне. Мы их уже давно раскусили. Тем более что этой парочке приготовлен «двойной капкан». Какой бы выбор они ни сделали – они проиграют.
Глава сорок четвёртая
НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ
Я никогда не говорил
«люблю тебя» – смущался.
Мы жизни плавили края.
Нас смерть учила танцам…
Мы
в себе уносим пули,
в себе уносим раны
всех тех, кого убили,
кто никогда не знал любви.
(«Ночные снайперы»)
Синильга подобрала Лазаря на машине около его дома. Они заехали поужинать во французский ресторанчик, а потом отправились домой. В ресторане и в машине разговаривали на разные несерьезные темы. Приехав к Синильге, уселись смотреть какой-то сериал по русскому телевидению. Потом телевизор надоел, его выключили.
Синильга достала фотоальбом, и Лазарь долго рассматривал фотографии. Особенно его тронули детские снимки Синильги, сделанные еще в России: дома в Ленинграде и на Черном море. Не оставило равнодушным чудо превращения маленькой девочки в нынешнюю красавицу.
За окном стемнело. Они сидели в мягких креслах уютной гостиной. Воцарилась тишина. Приглушенный свет торшера способствовал спокойной и таинственной атмосфере. Казалось, вот-вот должно случиться что-то важное. В тот день инок и девушка с первой минуты встречи чувствовали, что сегодня должен состояться решающий разговор, но оба ходили вокруг да около, не начиная говорить о главном.
– Когда я была маленькой, – заговорила Синильга, – то часто представляла себе дом зимой в горах, где-нибудь в Альпах, занесенный снегом почти с головой. Ночь. Светятся окошки. Внутри жарко пылает камин. По стенам развешаны охотничьи трофеи, ружья, живописные картины и шитые гобелены. На полу – лохматые шкуры животных. Горят свечи в массивных подсвечниках. В углу живая сочно-зеленая рождественская елка, украшенная ангелочками и райскими птичками из папье-маше, белыми свечками, кренделями и пряниками с глазурью. У камина двое – он и она, в креслах-качалках. Ноги укутаны мягкими пледами. Из круглых глиняных чаш они пьют подогретое ароматное вино, настоянное на горных травах. Она читает ему книгу любимого поэта. Он слушает, думает и молчит. Слеза стекает по его мужественному лицу. Она откладывает книгу. Встает. Нежно обнимает его, понимая сердцем, какие струны его души задеты в эту минуту и сколь прекрасно их звучание. Они любят друг друга и счастливы.