Англичанка
Шрифт:
— И что будешь делать? Стоять у окна, изводить себя беспокойством?
— Именно это я и планировал.
— Вот станешь шефом — наволнуешься. Идем в кровать. Обещаю, я тебя не пораню.
Сдавшись, Габриель снял туфли и джинсы и лег рядом с женой. Кожа ее была горячей, губы — сладкими как мед. Кьяра погладила его по носу.
— Кьяра…
— В чем дело, милый? — спросила она, целуя Габриеля.
— Я на посту.
— Ты всегда на посту. Так на нем до конца жизни и останешься.
Она снова принялась целовать его: в губы, в шею, в грудь.
— По-моему, она была абсолютно права, — заметила Кьяра.
— Кто? — пробормотал Габриель.
— Старуха с Корсики. Она ведь предсказала, что со смертью Мадлен откроется правда. В некотором роде во Франции она погибла, и вот тебе открылась правда.
— В одном она точно ошиблась. Предупредила, чтобы я не совался в город грешников — иначе погибну.
Кьяра посмотрела ему в глаза.
— Ты же говорил, что она обещала тебе безопасность.
— Говорил.
— Соврал, значит.
— Прости, Кьяра. Зря я так.
Она еще раз поцеловала его.
— Я знала, что ты врешь.
— Правда?
— Я всегда знаю, когда ты врешь, Габриель.
— Я же профессионал.
— На меня это не действует. — Стянув с мужа рубашку, она оседлала его. — Все еще может случиться.
— Что это — все?
— Ты можешь погибнуть в городе грешников.
— Она же говорила про Москву. Тут мы в безопасности.
— Вообще-то, — сказала Кьяра, поглаживая пальцами его по животу, — ты в смертельной опасности.
— Да, чувствую.
Она приняла его в свое нежное, теплое тело, и они перенеслись из России в Венецию, где первый раз занимались любовью, на белых простынях. И были они в безопасности.
— А вдруг она не придет? — сказала позднее Кьяра, когда Габриель уже проваливался в сон.
— Придет. Мы увезем ее домой.
— Я тоже хочу домой.
— Недолго осталось.
— Сегодня так и не посветлеет?
— Нет, Кьяра. Сегодня — уже нет.
57
Санкт-Петербург, Россия
Они проделывали это уже десятки раз, во всех точках земного шара. Хватило нескольких минут перед картой города в номере Габриеля, и план был готов: маршрут, наблюдательные пункты, пути отступления, страховка, прикрытие. Оставалась последняя проверка: проследовать за Мадлен по улицам Питера и удостовериться, что за ней не следят. И если «хвоста» не будет — забрать ее, сделать так, чтобы она исчезла. Второй раз.
Так и поступили: в два пополудни, в самый светлый питерский день шесть офицеров израильской разведки покинули отель «Астория» и отправились каждый на свой наблюдательный пост по улицам, мимо сказочных церквей и дворцов. Дальше всех добираться предстояло Эли Лавону, ведь именно он должен был засесть неподалеку от подъезда дома, из которого в 14:52 должна была выйти Мадлен — время ей назвал Габриель, велев точно следовать графику, если она хочет исчезнуть. Мадлен пешком пересекла Дворцовый мост, вошла в Эрмитаж со стороны набережной и сразу же проследовала в павильон Моне, где в 15:07 присела на свое обычное место. Через две минуты рядом сел Лавон.
— Пока что все хорошо, — тихо произнес он по-английски. — Теперь слушай внимательно и делай все, как скажу.
Мадлен провели через Дворцовую площадь, под Триумфальной аркой, до Невского. В «Литературном кафе» Мадлен выпила кофе с кусочком пирога, потом прошла мимо колоннады Казанского кафедрального собора и сделала несколько покупок в «Заре». В каждой точке на протяжении всего маршрута ей попадался офицер группы. И каждый докладывал Габриелю, что слежки не заметно.
После «Зары» Мадлен направилась к Мойке и, пройдя по венецианским поребрикам, вышла на Исаакиевскую площадь, где с телефоном наготове ждала Дина. Сотовый она прижала к правому уху; если бы прижала к левому — это значило бы, что Мадлен надо пройти мимо. А так ей следовало войти в вестибюль «Астории». В гостиницу Мадлен попала в 15:48; на лифте вместе с Эли Лавоном поднялась на третий этаж. Мадлен разглядывала снег, налипший ей на подошвы; Лавон — богато украшенный потолок кабины. Когда они приехали, Лавон в церемониальном жесте вытянул руку и произнес:
— Только после вас.
Не говоря ни слова, Мадлен скользнула в коридор и сразу направилась к номеру в конце коридора. Дверь открылась, как только она подошла, и Габриель втянул девушку в комнату.
— Кто ты? — спросила она.
— Не могу сказать.
— Куда меня забирают?
— Сама скоро узнаешь.
Две минуты спустя на экране в оперативном центре на бульваре Царя Саула статус операции обновился. Узи Навот прочел текст и не поверил глазам. Затем взглянул на Шамрона.
— У них получилось, Ари. Они ее взяли.
— Хорошо, — невесело ответил Шамрон. — Теперь посмотрим, удержат ли.
Он закурил.
Два оборота вправо, два — влево…
Волосы и брови ей выкрасили в черный цвет. Добавили бледной коже средиземноморской смуглости. Мордехай сфотографировал Мадлен и вклеил снимок в новый паспорт. Она теперь стала Иланой Шавит: родилась в октябре 1985 года, жила в пригороде Тель-Авива Ришон-ле-Цион, одном из первых еврейских поселений на территории Палестины. Перед тем как пойти работать в «Эль Аль», служила в Армии обороны Израиля. Замужем, детей не родила. Брат погиб в одном из последних сражений арабо-израильского конфликта. Сестра погибла во вторую интифаду от взрыва, устроенного смертником «Хамаса». Это не придуманная жизнь, предупредил Габриель. Это жизнь настоящей израильтянки — ею Мадлен и предстояло стать на несколько часов.
Единственной брешью в броне новой личности было то, что Мадлен не знала иврита — лишь несколько наспех заученных фраз. Спасал ее безупречный английский, да и экипаж — бортпроводницы и пилоты — проходили паспортный контроль группой. Офицер скорее всего мельком взглянет на Мадлен, на фото в паспорте и махнет рукой: проходите, мол. Она-то уж точно не ответит машинально на вопрос, заданный по-русски. Она этому жизнь посвятила. Ей оставалось солгать последний раз, последний раз сыграть другого человека и навсегда освободиться.