Английский с Г. К. Честертоном. Рассказы об отце Брауне / Gilbert Keith Chesterton. The Innocence of Father Brown

Честертон Гилберт Кийт

“I will get some sense out of this (я разберусь с этим делом; to get sense – разобраться: «получить смысл»; sense – чувство; ощущение; смысл),” cried Flambeau, striding forward (воскликнул Фламбо, делая шаг вперед), “if I use the tortures of the Inquisition (даже если /понадобится/ мне применить пытки инквизиции).”

Father Brown repressed what appeared to be a momentary disposition to dance on the now sunlit lawn and cried quite piteously, like a child (отец Браун подавил то, что казалось кратковременным желанием пройтись в танце по освещенной солнцем лужайке, и закричал жалобно, как ребенок; to repress – подавлять; disposition – расположение; нрав; желание; sunlit – освещенный; залитый солнцем; light – свет), “Oh, let me be silly a little (позвольте мне немного побыть глупым/дурашливым). You don’t know how unhappy I have been (вы не знаете, каким несчастным я был). And now I know that there has been no deep sin in this business at all (а теперь я

понял, что истинного греха: «глубокого греха» в этом деле совсем нет). Only a little lunacy, perhaps – and who minds that (только небольшое помешательство, возможно – это ведь не страшно: «а кто придает этому значение = кто против»)?”

He spun round once more, then faced them with gravity (он еще раз описал круг и повернулся к ним с серьезным видом; to spin – прясть; крутить/ся/, вертеть/ся/, выписывать круги).

 “I will get some sense out of this,” cried Flambeau, striding forward, “if I use the tortures of the Inquisition.”

Father Brown repressed what appeared to be a momentary disposition to dance on the now sunlit lawn and cried quite piteously, like a child, “Oh, let me be silly a little. You don’t know how unhappy I have been. And now I know that there has been no deep sin in this business at all. Only a little lunacy, perhaps – and who minds that?”

He spun round once more, then faced them with gravity.

“This is not a story of crime (это не история о преступлении),” he said; “rather it is the story of a strange and crooked honesty (скорее это история о странной и извращенной честности; honest – честный; honour – честь). We are dealing with the one man on earth, perhaps, who has taken no more than his due (мы имеем дело, очевидно, с единственным человеком на свете, который не взял ничего, кроме того, что ему причитается; to be due – причитаться). It is a study in the savage living logic that has been the religion of this race (мы имеем дело с дикой житейской логикой: «это изучение дикой житейской логики», которая была религией для этого народа; savage – дикий; race – раса).

 “This is not a story of crime,” he said; “rather it is the story of a strange and crooked honesty. We are dealing with the one man on earth, perhaps, who has taken no more than his due. It is a study in the savage living logic that has been the religion of this race.

“That old local rhyme about the house of Glengyle (тот старый, распространенный в данной местности, стишок о доме Гленгайлов; local – местный, локальный) —

As green sap to the summer trees (как зеленый сок/живица/сила /добавляется/ к летним деревьям)Is red gold to the Ogilvies (так и красное золото /добавляется/ к /богатству семейства/ Оджилви) —

was literal as well as metaphorical (был и правдой, и метафорой). It did not merely mean that the Glengyles sought for wealth (он не просто подразумевал, что Гленгайлы искали богатство; to seek); it was also true that they literally gathered gold (они на самом деле собирали золото; literally – буквально); they had a huge collection of ornaments and utensils in that metal (у них была огромная коллекция золотых украшений и золотой утвари). They were, in fact, misers whose mania took that turn (фактически, они были скрягами, они свихнулись от этой страсти: «чья мания взяла этот поворот = пошла по этому пути»; miser – сквалыга; скряга; turn – поворот; оборот; изгиб; отличительная черта; извилина). In the light of that fact, run through all the things we found in the castle (в свете этого /факта/ быстро посмотрим, что мы нашли в замке). Diamonds without their gold rings (бриллианты без /своих/ золотых колец); candles without their gold candlesticks (свечи без золотых подсвечников); snuff without the gold snuff-boxes (нюхательный табак без золотых табакерок); pencil-leads without the gold pencil-cases (карандашные грифели без золотых пеналов); a walking stick without its gold top (трость для прогулок без золотого набалдашника); clockwork without the gold clocks – or rather watches (часовые механизмы без золотых настенных часов или скорее наручных). And, mad as it sounds, because the halos and the name of God in the old missals were of real gold (и, как ни дико это звучит, молитвенники без имени Бога, ибо нимб и само имя в старинных служебниках были из чистого золота); these also were taken away (все это тоже взяли: «было взято»).”

 “That old local rhyme about the house of Glengyle —

As green sap to the summer treesIs red gold to the Ogilvies —

was literal as well as metaphorical. It did not merely mean that the Glengyles sought for wealth; it was also true that they literally gathered gold; they had a huge collection of ornaments and utensils in that metal. They were, in fact, misers whose mania took that turn. In the light of that fact, run through all the things we found in the castle. Diamonds without their gold rings; candles without their gold candlesticks; snuff without the gold snuff-boxes; pencil-leads without the gold pencil-cases; a walking stick without its gold top; clockwork without the gold clocks – or rather watches. And, mad as it sounds, because the halos and the name of God in the old missals were of real gold; these also were taken away.”

The garden seemed to brighten, the grass to grow gayer in the strengthening sun, as the crazy truth was told (казалось,

что сад стал ярче, а трава стала расти веселее под более жарким солнцем после того, как была рассказана бредовая правда; to brighten – становиться ярче; to strengthen – усиливать/ся/). Flambeau lit a cigarette as his friend went on (Фламбо закурил, а друг его продолжил; to light – зажигать; to go on – продолжать).

“Were taken away (были взяты),” continued Father Brown (продолжил отец Браун); “were taken away – but not stolen (взяты – но не украдены; to steal). Thieves would never have left this mystery (воры ни за что не оставили бы такой тайны; thief; to leave). Thieves would have taken the gold snuff-boxes, snuff and all; the gold pencil-cases, lead and all (воры бы взяли золотые табакерки, табак и все остальное; золотые пеналы, грифели и все остальное). We have to deal with a man with a peculiar conscience, but certainly a conscience (мы имеем дело с человеком со своеобразной совестью, но, безусловно, с совестью; peculiar – специфический; особенный, своеобразный). I found that mad moralist this morning in the kitchen garden yonder, and I heard the whole story (я встретил этого безумного моралиста сегодня утром в огороде вон там, и он мне многое рассказал: «и я услышал всю историю»).

 The garden seemed to brighten, the grass to grow gayer in the strengthening sun, as the crazy truth was told. Flambeau lit a cigarette as his friend went on.

“Were taken away,” continued Father Brown; “were taken away – but not stolen. Thieves would never have left this mystery. Thieves would have taken the gold snuff-boxes, snuff and all; the gold pencil-cases, lead and all. We have to deal with a man with a peculiar conscience, but certainly a conscience. I found that mad moralist this morning in the kitchen garden yonder, and I heard the whole story.

“The late Archibald Ogilvie was the nearest approach to a good man ever born at Glengyle (покойный Арчибальд Оджилви был, пожалуй, одним из самых хороших людей: «ближайшим приближением к хорошему человеку», родившихся когда-либо /в замке/ Гленгайл; approach – приближение; to bear). But his bitter virtue took the turn of the misanthrope (но его скорбная добродетель превратилась в мизантропию; bitter – горький); he moped over the dishonesty of his ancestors, from which, somehow, he generalised a dishonesty of all men (он находился в подавленном состоянии из-за нечестности своих предков; на основании этого он пришел к выводу о лживости всех людей; to mope – хандрить; быть в подавленном состоянии; dishonesty – нечестность; лживость). More especially he distrusted philanthropy or free-giving (особенно он не доверял филантропии или благотворительности); and he swore if he could find one man who took his exact rights he should have all the gold of Glengyle (и он поклялся, что, если встретит человека, который берет только свое: «то, что положено по праву», то тот получит все золото Гленгайлов; to swear). Having delivered this defiance to humanity (передав этот вызов человечеству) he shut himself up, without the smallest expectation of its being answered (он заперся, не ожидая ответа: «без малейшего ожидания получить ответ»). One day, however, a deaf and seemingly senseless lad from a distant village brought him a belated telegram (однако однажды, глухой и, по всей видимости, глуповатый парень из дальней деревни принес ему позднюю телеграмму; to bring; belated – застигнутый ночью, темнотой /в дороге/; запоздалый, поздний); and Glengyle, in his acrid pleasantry, gave him a new farthing (и Гленгайл, мрачно забавляясь, дал ему новый фартинг; acrid – острый; резкий; раздражающий; ехидный; язвительный; pleasantry – любезность; шутка).