Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
Шрифт:
Кром дла по своему и братниному хозяйству, у Левина всегда бывало свое умственное дло. Онъ кончилъ курсъ по Математическому факультету, и одно время страстно занимавшая его математика давно уже ему опротивла, но естественныя, историческія и философскія науки поперемнно интересовали его. Безъ всякой связи и послдовательности онъ бросался съ страстью, съ которой онъ все длалъ, то въ изученіе одной, то другой стороны знанія. Учился, читалъ, доходилъ то того, что все это вздоръ, и бросалъ и брался за другое. Теперь онъ былъ въ період физическихъ занятій. Его занимали вопросы электричества и магнетизма. Онъ читалъ Тиндаля и, взявъ книгу, вспомнилъ весь свой ходъ мыслей, свои осужденія Тиндалю за его самодовольство, ловкость и усовершенствованія произведенія опытовъ и отсутствіе философской подкладки. «И потомъ онъ все вретъ о кометахъ, но красиво. Да, — вдругъ всплывала
Онъ опять взялся за книгу.
«Ну, хорошо, электричество и тепло — одно и тоже, но возможно ли въ уравненіи для ршенія вопроса подставить одну величину вмсто другой? Нтъ. Ну, такъ чтоже! Связь между всми силами природы чувствуется инстинктомъ. [724] А всетаки пріятно. Да, особенно пріятно, какъ Павина дочь будетъ уже краснопгой коровой, и все стадо, въ которое подсыпать этихъ трехъ. Отлично! Да, что то тяжко было въ Москв. Ну, что же длать. Я не виноватъ».
724
Зачеркнуто: Я всему знаю опредленное мсто.
Старая Ласка, еще несовсмъ переварившая радость его прізда и бгавшая, чтобы полаять на двор, вернулась, махая хвостомъ, и, внося съ собой запахъ воздуха, подошла къ нему, подсунула голову подъ его руку, жалобно подвизгивая, требуя, чтобъ онъ поласкалъ ее. И когда онъ поласкалъ, она тутъ же, у ногъ его, свернулась кольцомъ, положивъ голову на заднія пазанки. И въ знакъ того, что теперь все хорошо и благололучно, слегка раскрыла ротъ, почмокала губами и, лучше уложивъ около старыхъ зубъ липкія губы, затихла въ блаженномъ спокойствіи.
Левинъ внимательно слдилъ за этимъ послднимъ ея движеніемъ.
«Такъ то и я!» сказалъ онъ себ, думая о томъ, что было въ Москв, и дйствительно онъ чувствовалъ успокоеніе. Онъ въ первый разъ теперь былъ въ состояніи ясно понять и прочувствовать то, что съ нимъ было, все, что онъ потерялъ, и ему было грустно, очень грустно, но грусть эта была спокойная.
Левинъ едва помнилъ свою мать, память о ней была для него самымъ священнымъ воспоминаніемъ, и будущая жена его должна была быть въ его воображеніи повтореніемъ того прелестнаго священнаго идеала женщины, которымъ была для него мать.
Для Левина любовь была совсмъ не то, что она была для Степана Аркадьича и для большинства его знакомыхъ. Первое отличіе его любви уже было то, что она не могла быть запрещенная, скрывающая и дурная. У него было то запрещенное и скрываемое, что другіе называли любовь. Но для него это было не любовь, но стыдъ, позоръ, вчное раскаяніе. Его любовь, какъ онъ понималъ ее, не могла быть запрещенною, но была высшее счастье на земл, поэтому она должна стоять выше всего другаго. Все другое, мшающее любви, могло быть дурное, но не любовь. И любовь къ женщин онъ не могъ представить себ безъ брака. Его понятія о женитьб поэтому не были похожи на понятія Степана Аркадьича и другихъ, для которыхъ женитьба была одно изъ многихъ общежительныхъ длъ; для Левина это было одно высшее дло, отъ котораго зависло все счастье жизни.
Въ юности его мечты о женитьб были общія, неопредленныя, но съ того времени, какъ онъ, вернувшись изъ-за границы, узналъ Кити взрослой двушкой, мечты эти слились съ любовью къ одной женщин, которая одна отвчала его требованіямъ и сама собой становилась на то мсто идеала женщины, которое занимала мать. Чувство это, несмотря на сомннія въ себ, страхъ отказа, росло и росло и достигло своей высшей ступени въ то время, какъ онъ похалъ въ Москву. У чувства этаго была уже длинная исторія. Тысячи сценъ съ нею, самыхъ чистыхъ и невинныхъ (его любовь такъ была далека отъ чувственности, что онъ часто боялся, что у него не будетъ дтей), тысячи сценъ, гд она то утшала и ласкала его (воображеніе его постоянно путало будущую жену съ бывшей матерью), то была веселой подругой и товарищемъ, то была матерью его дтей (онъ представлялъ себ уже взрослыхъ, не мене 5-ти лтъ, дтей и много мальчиковъ и двочекъ), то была, и это чаще всего, благодтельницей крестьянъ и образецъ добродушія и кротости для всхъ окружающихъ. Тысячи такихъ сценъ были прожиты съ нею и прожиты имъ съ нею по нскольку разъ этой жизнью воображенія. Нкоторыя слова даже по нскольку разъ уже были сказаны (все въ этой воображаемой жизни имъ и ею). Много сновъ съ нею повторялись уже. И теперь со всмъ этимъ должно было разстаться.
[725] И несмотря на то, [726] услыхавъ чмоканье уложившей губы собаки, сидя на своемъ кресл съ книгой и слушая лепетъ мачихи съ Натальей Петровной, онъ сказалъ себ: «такъ то и я», и почувствовалъ успокоеніе.
* № 31 (рук. № 16).
На другой день бала Анна Аркадьевна рано утромъ послала мужу телеграмму, извщающую о своемъ вызд въ тотъ же день, несмотря на то что она [727] намревалась пріхать только на другой день.
725
Зачеркнуто: И разстаться нельзя было, и сверхъ того надо было нести предъ собою весь позоръ полученнаго отказа.
726
Зач.: вступивъ въ свои законныя формы и привычки жизни, онъ чувствовалъ дйствительное успокоеніе.
727
Зач.: общала.
— Я соскучилась о Сереж, — объясняла она [728] невстк перемну своего намренія, — нтъ, ужъ лучше нынче.
Мишенька, какъ всегда, не обдалъ дома и общалъ только пріхать проводить сестру въ 7 часовъ. Кити тоже не пріхала, приславъ записку, что у нее голова болитъ, и Долли съ Анной обдали одни съ дтьми и Англичанкой. И Анна, какъ будто нарочно, для того чтобы больше жалли о ней, когда она удетъ, была, особенно мила и задушевна съ Долли и дтьми. Дти опять не отходили отъ нее, и надо было обмануть ихъ, чтобы они пустили ее ухать. Т послдніе полчаса, которые Долли провела съ Анной въ ея комнат, когда Анна уже пошла одваться и Долли пошла за ней, Долли никогда потомъ не могла забыть. Анна была весь этотъ день, особенно эти послдніе полчаса, въ томъ размягченномъ припадк чувствительности, которые иногда находили на нее. Любовь, нжность ко всмъ и ко всему, казалось, переполняли ея сердце, и сердце это было такъ открыто въ эти минуты, что она высказывала вс свои тайныя мысли, и вс эти мысли были [729] прекрасны. Глаза ея блестли лихорадочнымъ блескомъ и безпрестанно подергивались слезами умиленія.
728
Зачеркнуто: золовк
729
Зач.: чисты и ясны и исполнены
— Что бы было со мной, съ нимъ, съ дтьми безъ тебя, — сказала ей Долли.
Анна посмотрла на нее, и глаза ее подернулись слезами.
— Не говори этаго, Долли. Не я, а ты. У тебя въ сердц нашлось столько любви, чтобъ ты простила...
— Да, простила, но...
Она не договорила.
— Долли! У каждаго есть свои skeletons [730] въ душ, какъ Англичане говорятъ.
— Только у тебя нтъ.
— Есть, — вдругъ сказала Анна, и какая [-то] смшная, хитрая улыбка сморщила ея губы.
730
[скелеты, иносказательно — серьезные неприятности]
— Ну, такъ они смшные skeletons, а не мрачныя, — улыбаясь сказала Долли.
— Нтъ, мрачные. Ты знаешь, отчего я ду нынче, а не завтра? Это признанье, которое меня давило, и я хочу его теб сдлать.
И, къ удивленію своему, Долли увидала, что Анна покраснла до ушей, до вьющихся черныхъ колецъ волосъ на ше.
— Да, — продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не пріхала обдать. Она ревнуетъ ко мн. Я испортила, т. е. я была причиной того, что балъ этотъ былъ для нея мученьемъ, а не радостью. Но, право, право, я не виновата или виновата немножко, — сказала она, тонкимъ голосомъ протянувъ слово «немножко».