Анна Каренина
Шрифт:
– А недурны, - говорил он, сдирая серебряною вилочкой с перламутровой
раковины шлюпающих устриц и проглатывая их одну за другой. - Недурны, -
повторял он, вскидывая влажные и блестящие глаза то на Левина, то на
татарина.
Левин ел и устрицы, хотя белый хлеб с сыром был ему приятнее. Но он
любовался на Облонского. Даже татарин, отвинтивший пробку и разливавший
игристое вино по разлатым тонким рюмкам, с заметною улыбкой удовольствия,
поправляя
– А ты не очень любишь устрицы?
– сказал Степан Аркадьич, выпивая свой
бокал, - или ты озабочен? А?
Ему хотелось, чтобы Левин был весел. Но Левин не то что был не весел,
он был стеснен. С тем, что было у него в душе, ему жутко и неловко было в
трактире, между кабинетами, где обедали с дамами, среди этой беготни и
суетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, татар - все это было ему
оскорбительно. Он боялся запачкать то, что переполняло его душу.
– Я? Да, я озабочен; но, кроме того, меня это все стесняет, - сказал
он.
– Ты не можешь представить себе, как для меня, деревенского жителя, все
это дико, как ногти того господина, которого я видел у тебя...
– Да, я видел, что ногти бедного Гриневича тебя очень заинтересовали, -
смеясь, сказал Степан Аркадьич.
– Не могу, - отвечал Левин.
– Ты постарайся, войди в меня, стань на
точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки
в такое положение, чтоб удобно было ими работать; для этого обстригаем
ногти, засучиваем иногда рукава. А тут люди нарочно отпускают ногти,
насколько они могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки, чтоб уж
ничего нельзя было делать руками.
Степан Аркадьич весело улыбался.
– Да, это признак того, что грубый труд ему не нужен. У него работает
ум...
– Может быть. Но все-таки мне дико, так же как мне дико теперь то, что
мы, деревенские жители, стараемся поскорее наесться, чтобы быть в состоянии
делать свое дело, а мы с тобой стараемся как можно дольше не наесться и для
этого едим устрицы...
– Ну, разумеется, - подхватил Степан Аркадьич.
– Но в этом-то и цель
образования: изо всего сделать наслаждение.
– Ну, если это цель, то я желал бы быть диким,
– Ты и так дик.. Вы все Левины дики.
Левин вздохнул. Он вспомнил о брате Николае, и ему стало совестно и
больно, и он нахмурился; но Облонский заговорил о таком предмете, который
тотчас же отвлек его.
– Ну что ж, поедешь нынче вечером к нашим, к Щербацким то есть? -
сказал он, отодвигая пустые шершавые раковины, придвигая
блестя глазами.
– Да, я непременно поеду, - отвечал Левин.
– Хотя мне показалось, что
княгиня неохотно звала меня.
– Что ты! Вздор какой! Это ее манера... Ну давай же, братец, суп!.. Это
ее манера, grande dame, - сказал Степан Аркадьич.
– Я тоже приеду, но мне на
спевку к графине Баниной надо. Ну как же ты не дик? Чем же объяснить то, что
ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня опрашивали о тебе беспрестанно, как
будто я должен знать. А я знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто
не делает.
– Да, - сказал Левин медленно и взволнованно.
– Ты прав, я дик. Но
только дикость моя не в том, что я уехал, а в том, что я теперь приехал.
Теперь я приехал.
– О, какой ты счастливец!
– подхватил Степан Аркадьич, глядя в глаза
Левину.
– Отчего?
– Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаю по
их глазам, - продекламировал Степан Аркадьич.
– У тебя все впереди.
– А у тебя разве уж назади?
– Нет, хоть не назади, но у тебя будущее, а у меня настоящее - так, в
пересыпочку.
– А что?
– Да нехорошо. Ну, да я о себе же хочу говорить, и к тому же объяснить
всего нельзя, - сказал Степан Аркадьич. - Так ты зачем же приехал в
Москву?.. Эй, принимай!
– крикнул он татарину.
– Ты догадываешься?
– отвечал Левин, не спуская со Степана Аркадьича
своих в глубине светящихся глаз.
– Догадываюсь, но не могу начать говорить об этом. Уж по этому ты
можешь видеть, верно или не верно я догадываюсь, - сказал Степан Аркадьич, с
тонкою улыбкой глядя на Левина.
– Ну что же ты скажешь мне?
– сказал Левин дрожащим голосом и чувствуя,
что на лице его дрожат все мускулы.
– Как ты смотришь на это?
Степан Аркадьич медленно выпил свой стакан шабли, не спуская глаз с
Левина.
– Я?
– сказал Степан Аркадьич, - я ничего так не желал бы, как этого,
ничего. Это лучшее, что могло бы быть.
– Но ты не ошибаешься? Ты знаешь, о чем мы говорим?
– проговорил Левин,
впиваясь глазами в своего собеседника.
– Ты думаешь, что это возможно?
– Думаю, что возможно. Отчего же невозможно?
– Нет, ты точно думаешь, что это возможно? Нет, ты скажи все, что ты
думаешь! Ну, а если, если меня ждет отказ?.. И я даже уверен...
– Отчего же ты это думаешь?
– улыбаясь на его волнение, сказал Степан
Аркадьич.