Анна Каренина
Шрифт:
голоса, сказавший: "До свидания", и видеть улыбку, с которою это было
сказано.
– В "Англию" или в "Эрмитаж"?
– Мне все равно.
– Ну, в "Англию", - сказал Степан Аркадьич, выбрав "Англию" потому, что
там он, в "Англии", был более должен, чем в "Эрмитаже". Он потому считал
нехорошим избегать этой гостиницы.
– У тебя есть извозчик? Ну и прекрасно, а
то я отпустил карету.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала
перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то при-
ходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем
чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим на того, каким он был до
ее улыбки и слова до свидания.
Степан Аркадьич дорогой сочинял меню.
– Ты ведь любишь тюрбо?
– сказал он Левину, подъезжая.
– Что?
– переспросил Левин.
– Тюрбо? Да, я ужасно люблю тюрбо.
X
Когда Левин вошел с Облонским в гостиницу, он не мог не заметить
некоторой особенности выражения, как бы сдержанного сияния, на лице и во
всей фигуре Степана Аркадьича. Облонский снял пальто и в шляпе набекрень
прошел в столовую, отдавая приказания липнувшим к нему татарам во фраках и с
салфетками. Кланяясь направо и налево нашедшимся и тут, как везде, радостно
встречавшим его знакомым, он подошел к буфету, закусил водку рыбкой и что-то
такое сказал раскрашенной, в ленточках, кружевах и завитушках француженке,
сидевшей за конторкой, что даже эта француженка искренно засмеялась. Левин
же только оттого не выпил водки, что ему оскорбительна была эта француженка,
вся составленная, казалось, из чужих волос, poudre de riz и vinaigre de
toilette. Он, как от грязного места, поспешно отошел от нее. Вся душа его
была переполнена воспоминанием о Кити, и в глазах его светилась улыбка
торжества и счастья.
– Сюда, ваше сиятельство, пожалуйте, здесь не обеспокоят, ваше
сиятельство, - говорил особенно липнувший старый белесый татарин с широким
тазом и расходившимися над ним фалдами фрака.
– Пожалуйте, ваше сиятельство,
– говорил он Левину, в знак почтения к Степану Аркадьичу ухаживая и за его
гостем.
Мгновенно разостлав свежую скатерть на покрытый уже скатертью круглый
стол под бронзовым бра, он пододвинул бархатные стулья и остановился перед
Степаном Аркадьичем с салфеткой и карточкой в руках, ожидая приказаний.
– Если прикажете, ваше сиятельство, отдельный кабинет сейчас
опростается: князь Голицын с дамой. Устрицы свежие получены.
– А! устрицы.
Степан Аркадьич задумался.
– Не изменить
– сказал он, остановив палец на карте. И
лицо его выражало серьезное недоумение.
– Хороши ли устрицы? Ты смотри!
– Фленсбургские, ваше сиятельство, остендских нет.
– Фленсбургские-то фленсбургские, да свежи ли?
– Вчера получены-с.
– Так что ж, не начать ли с устриц, а потом уж и весь план изменить? А?
– Мне все равно. Мне лучше всего щи и каша; но ведь здесь этого нет.
– Каша а ла рюсс, прикажете?
– сказал татарин, как няня над ребенком,
нагибаясь над Левиным.
– Нет, без шуток, что ты выберешь, то и хорошо. Я побегал на коньках, и
есть хочется. И не думай, - прибавил он, заметив на лице Облонского
недовольное выражение, - чтоб я не оценил твоего выбора. Я с удовольствием
поем хорошо.
– Еще бы! Что ни говори, это одно из удовольствий жизни, - оказал
Степан Аркадьич.
– Ну, так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало -
три десятка, суп с кореньями...
– Прентаньер, - подхватил татарин. Но Степан Аркадьич, видно, не хотел
ему доставлять удовольствие называть по-французски кушанья.
– С кореньями, знаешь? Потом тюрбо под густым соусом, потом...
ростбифу; да смотри, чтобы хорош был. Да каплунов, что ли, ну и консервов.
Татарин, вспомнив манеру Степана Аркадьича не называть кушанья по
французской карте, не повторял за ним, но доставил себе удовольствие
повторить весь заказ по карте: "Суп прентаньер, тюрбо сос Бомарше, пулард а
лестрагон, маседуан де фрюи..." - и тотчас, как на пружинах, положив одну
переплетенную карту и подхватив другую, карту вин, поднес ее Степану
Аркадьичу.
– Что же пить будем?
– Я что хочешь, только немного, шампанское, - сказал Левин.
– Как? сначала? А впрочем, правда, пожалуй. Ты любишь с белою печатью?
– Каше блан, - подхватил татарин.
– Ну, так этой марки к устрицам подай, а там видно будет.
– Слушаю-с. Столового какого прикажете?
– Нюи подай. Нет, уж лучше классический шабли.
– Слушаю-с. Сыру вашего прикажете?
– Ну да, пармезану. Или ты другой любишь?
– Нет, мне все равно, - не в силах удерживать улыбки, говорил Левин.
И татарин с развевающимися фалдами над широким тазом побежал и через
пять минут влетел с блюдом открытых на перламутровых раковинах устриц и с
бутылкой между пальцами.
Степан Аркадьич смял накрахмаленную салфетку, засунул ее себе за жилет
и, положив покойно руки, взялся за устрицы.