Аномальная зона
Шрифт:
Призраки старого особняка.
За отсутствием большого стола обедать сели по-восточному, свернув ноги калачиком. Надира приготовила макароны с тушенкой, приправив все это острым соусом. Несколько баночек специй с ее далекой солнечной родины в свое время были подарены Новомирову. Теперь же они пополнили запасы камышинской цитадели и удачно скрасили походное меню.
На еду мужчины накинулись с жадностью. То и дело звучали похвалы в адрес поварихи. Новомиров, выполнявший в это время роль часового, бросал со своего поста ревнивые взгляды. И, надо сказать, причины для беспокойства у него были. Единственная женщина в мужском сообществе вызывала слишком уж повышенный интерес. Простодушная похвала Смирнова чередовалась с грубоватыми шуточками Николая, пламенными взглядами Хрустова и утонченными комплиментами Камышина.
Последние события окончательно привели командора к выводу, что аномалия вошла в состояние необратимой трансформации. Конечным результатом этого процесса должен стать полный отрыв от остального мира. На жаргоне аномальщиков это называлось закукливанием. Вспышки насилия, эпидемия страха и массовой исход обитателей – характерные черты переходного процесса. Погромщики с черными повязками – любо искаженная проекция прошлого, либо, наоборот, представители новой эфемерной власти. По мере развития событий они и сама эта власть просто исчезнут. Наступит относительное затишье. Правда, покой этот будет сродни кладбищенскому. Жизнь в пределах аномальной зоны будет затухать. Точнее переходить в какие-то совершенно иные формы. Пройдет год, а может лишь несколько месяцев или даже недель, и Глухаревка вместе с Большими и Малыми Выселками окончательно исчезнет для остального мира. Только у жителей соседних деревень останутся поверья о заколдованном или проклятом месте, куда без особой нужды лучше не заходить. А если через территорию бывшей аномалии когда-нибудь проложат железную дорогу или автостраду, количество аварий и несчастных случаев на этом участке быстро превысит среднестатистические показатели.
О том, что ждет обитателей закуклившийся зоны, Семигорцев ничего сказать не мог. До сих пор попытки описать процесс изнутри кончались плачевно. Исследователи вместе с аномалией навсегда исчезали для остального мира. Некоторым исключением, пожалуй, стала лишь судьба американского ученого Генри Глостера. Сначала он тоже бесследно исчез вместе с несколькими квадратными милями индейской резервации. Но вскоре его жене стали приходить странные открытки, написанные рукой ученого. В несвязанном наборе фраз угадывалась какая-то иная, недоступная пониманию человека логика, но расшифровать их так и не удалось.
Тем временем, ученый продолжал заявлять о своем существовании. Несколько раз в ночной эфир многих телеканалов спонтанно вклинивались кадры, где на фоне фантастического пейзажа человек очень похожий на Глостера энергично размахивал руками, и пытался что-то сказать телезрителям. А за спиной его, поглощая друг друга, сливались многочисленные солнца и луны, и гигантские кактусы отплясывали румбу. Очевидцами передач стали тысячи людей, однако, ни записать, ни хотя бы сфотографировать отдельные кадры никто почему-то не смог. И, наконец, через несколько лет к бензоколонке на пустынном участке скоростной автострады, ветром принесло полевой дневник с эмблемой калифорнийского клуба исследователей аномалий. Эксперты определили, что записи и рисунки в нем тоже были сделаны рукой Глостера, но ничего расшифровать опять не удалось. Бесценная информация оказалось похороненной в катакомбах иной логики. Лишь отдельные фразы, наподобие -" Кощунство вертикального ветра ослабляет циклы западных слияний", как символ неразгаданной тайны, украшали теперь стены в клубах аномальщиков.
Семигорцев повторять подвиг Глостера слава Богу, не собирался. В ближайшее время командор хотел вывести всю группу за пределы аномалии. Но пока несколько дней нужно было переждать, пока схлынет волна анархии и насилия, и процесс перейдет в фазу медленной стагнации. Камышинский особняк представлялся достаточно надежным убежищем. Он находился в стороне от театра главных событий. Все окна нижних этажей были защищены решетками или наглухо заколочены. И, наконец, в цитадели образовался даже небольшой арсенал. Карабин и два охотничьих ружья взяли из оружейной коллекции Камышина. У Семигроцева еще в советские времена остался пистолет, выданный покровителями из госбезопастности. Колька, в тайне от командора, зачем-то привез с собой в экспедицию несколько гранат. С таким вооружением вполне можно было отразить приступ. Хотя все надеялись, что до этого дело не дойдет.
В конце обеда Семигорцев сменил Новомирова на посту. "Карточное общество" вернулось к игре, за исключением Смирнова. Вызвавшись помогать Надире Александр Тихонович отправилась в санузел мыть посуду. Не удел оказался только Хрустов. Сначала он слонялся по комнате. Потом долго понаблюдал, как за окном ветер гонит по небу серые облака и шевелит у ограды заросли крапивы. В мыслях он уже возвращался в Москву. Сейчас из ветреной тревожной глухомани столица виделась далекой и почти нереальной. Но он все равно пытался представить, как по возвращению закатит пир для всей честной компании. После длительного пребывания в шкуре стажера-неудачника хотелось снова почувствовать себя уважаемым меценатом.
Воображение уводило все дальше и дальше. Он уже представлял, как примет участие в судьбе своих новых знакомых. Профинансирует очередную экспедицию Семигорцева, издаст труды Камышина и Смирнова. А лучше всего вместе с ними откроет издательство. Наконец-то дядиным деньгам найдется достойное применение. В мечтах Хрустов верил, что с помощью профессионалов сможет не только умножить капитал, но и принести пользу отечественной литературе. Кольку он устроит в издательство охранником, Новомирова курьером и снимет для них с Надирой квартиру. Сам же скромно будет любить девушку платонически, на расстоянии. А дальше еще неизвестно, как все сложится. Вдруг Новомирова опять перенесет в его эпоху?…
Помечтать дальше не дал Семигорцев. Заметив, что Хрустов скучает без дела, он дал поручение осмотреть дом. По утверждению Камышина, на первом этаже время от времени появлялся люк в подземный ход. Этот блуждающий лаз мог стать ахиллесовой пятой обороны, и на всякий случай его надо было бы как-то заделать.
Мастерская, где хранились инструменты, находилась где-то в левом крыле второго этажа. Пока в поисках ее Антон бродил по пустым комнатам, он снова попал в плен воображения. Он даже не фантазировал, а чувствовал, как прошлое окружает его своими образами. Отряхнув наслоения пыли, стены вдруг заиграли свежими красками. Засверкал под утренним солнцем новенький паркет. С первого этажа потянуло ароматами кухни. И Хрустов увидел как, скользя шлепанцами по паркету, совершает утренний моцион прежний владелец особняка.
Дородную фигуру барина обволакивал просторный малиновый халат. Солнечные лучи играли на румяных пышущих здоровьем щеках. Правда, после вчерашней бессонной ночи за картами и пуншем образовались солидные мешки под глазами. Не потому ли за спиной насмешливо фыркают дворовые девки, а с портретов сурово и с укоризной смотрят предки в мундирах времен матушки Екатерины.
Отдаваясь на волю воображения, Хрустов пытался представить, что чувствовал этот владетель душ и угодий? Представлялась ли ему жизнь вечным праздником или наоборот нескончаемой скукой? А может быть, не давали покоя мысли о загробном воздаянии за дела земные, и просыпалась зависть к простому крестьянину, добывающему в поте лица хлеб насущный? И не исключено, что, начитавшись французских вольнодумцев, барин любил пофилософствовать. По вечерам, раскуривая трубку, поднимается он в своих мыслях до введения в России свобод и конституций. А за окном мирно звенели т комары, гулко и неторопливо отбивал удары колокол глухаревской церкви. Над сонными полями плыл ленивый закат, и не верилось, что в этом зачарованном царстве хоть десять веков спустя возможны будут какие-то перемены.
Мог ли подумать наш барин, что не пройдет и ста лет, как на страну обрушится топор всеобщего равенства. А потом на обломках несостоявшейся эры благоденствия прорастут и либеральные свободы, и права человека, и конституции. Но вместо того, чтобы жить в мире и согласии, люди снова возжелают кормиться плодами чужого труда. Роскошь, послушные слуги, гаремы из крепостных девок – все к чему он привык, и порой даже стыдился, станет для них вожделенной целью. И на пути к ней нестрашен будет ни какой грех. Впрочем, и само понятие греха отбросят, как безнадежно устаревшее. И не устыдятся новые господа своего богатства, не пойдут в народ каяться, потому как сами они из народа и получили все в тяжкой борьбе со своим ближним…