Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Настежь окна, распахнута дверь, и насыщен досуг пролетария, наслаждаются прессой теперь все четыре моих полушария. К исцелению ищет ключи вся Россия, сопя от усердия, и пошли палачи во врачи и на курсы сестер милосердия. Россия — это царь. Его явление меняет краску суток полосатых. От лысых к нам приходит послабление, и

снова тяжело при волосатых. Извечно человеческая глина нуждается в деснице властелина, и трудно разобраться, чья вина, когда она домялась до гавна. Тому, что жить в России сложно, виной не только русский холод: в одну корзину класть не можно на яйца сверху серп и молот. Опять полна гражданской страсти толпа мыслителей лихих и лижет ягодицы власти, слегка покусывая их. Не всуе мы трепали языками, осмысливая пагубный свой путь — мы каялись! И били кулаками в чужую грудь. Мы вертим виртуозные спирали, умея только славить и карать: сперва свою историю засрали, теперь хотим огульно обосрать. Все пружины эпохи трагической, превратившей Россию в бардак, разложить по линейке логической в состоянии только мудак. У России мыслительный бум вдоль черты разрешенного круга, и повсюду властители дум льют помои на мысли друг друга. Вожди протерли все углы. ища для нас ключи-отмычки, чтоб мы трудились как волы, а ели-пили как синички. Разгул весны. Тупик идей. И низвергатели порока бичуют прах былых вождей трухлявой мумией пророка. Он был типичный русский бес: сметлив, настырен и невзрачен, он вышней волею небес растлить Россию был назначен. Наследием своей телесной ржави Россию заразил святой Ильич; с годами обнаружился в державе духовного скелета паралич. Российской справедливости печальники блуждают в заколдованном лесу, где всюду кучерявятся начальники с лицом «не приближайся — обоссу». Мир бурлил, огнями полыхая, мир кипел на мыслях дрожжевых, а в России — мумия сухая числилась живее всех живых. Томясь тоскою по вождю, Россия жаждет не любого, а культивирует культю от культа личности рябого. Нельзя поднять людей с колен, покуда плеть нужна холопу; нам ветер свежих перемен всегда вдували через жопу. Когда отвага с риском связана. прекрасна дерзости карьера, но если смелость безнаказанна, цена ей — хер пенсионера. Нельзя потухшее кадило раздуть молитвами опять, и лишь законченный мудило не в силах этого понять. Сквозь любую эпоху лихую у России дорога своя, и чужие идеи ни к хую, потому что своих до хуя. Свободное слово на воле пирует, и сразу же смачно и сочно общественной мысли зловонные струи фонтаном забили из почвы. В саду идей сейчас уныло, сад болен скепсисом и сплином, и лишь мечта славянофила цветет и пахнет нафталином. Когда однажды целая страна решает выбираться из гавна, то сложно ли представить, милый друг, какие веют запахи вокруг? Всегда во время передышки нас обольщает сладкий бред, что часовой уснул на вышке и тока в проволоке нет. Тянется, меняя имя автора, вечная российская игра: в прошлом — ослепительное завтра, в будущем — постыдное вчера. Куда-то мы несемся, вскачь гоня, тревожа малодушных тугодумов обилием бенгальского огня и множеством пожарников угрюмых. Я полон, временем гордясь, увы, предчувствиями грустными, ибо, едва освободясь, рабы становятся Прокрустами. Никакой государственный муж не спасет нас указом верховным: наше пьянство — от засухи душ, и лекарство должно быть духовным. Всеведущ, вездесущ и всемогущ, окутан голубыми небесами, Господь на нас глядит из райских кущ и думает: разъебывайтесь сами. Мне жалко усталых кремлевских владык, зовущих бежать и копать: гавно, подступившее им под кадык, народ не спешит разгребать.