Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Что угодно с неподдельным огнем я отстаиваю в споре крутом, ибо только настояв на своем, понимаю, что стоял не на том. Мне с самим собой любую встречу стало тяжело переносить: в зеркале себя едва замечу — хочется автограф попросить. Ни мыслей нет, ни сил, ни денег. И ночь, и с куревом беда. А после смерти душу денет Господь

неведомо куда.

В ЛЮБВИ ПРЕКРАСНЫ И ТОМЛЕНИЕ,

И АПОГЕЙ, И УТОМЛЕНИЕ

Природа тянет нас на ложе, судьба об этом же хлопочет, мужик без бабы жить не может, а баба — может, но не хочет. Мы счастье в мире умножаем (а злу — позор и панихида), мы смерти дерзко возражаем, творя обряд продленья вида. Люблю, с друзьями стол деля, поймать тот миг, на миг очнувшись. когда окрестная земля собралась плыть, слегка качнувшись. Едва смежает сон твои ресницы — ты мечешься, волнуешься, кипишь, а что тебе на самом деле снится, я знаю, ибо знаю, с кем ты спишь. Есть женщины, познавшие с печалью, что проще уступить, чем отказаться, они к себе мужчин пускают в спальню из жалости и чтобы отвязаться. Он даму держал на коленях, и тяжко дышалось ему, есть женщины в русских селеньях — не по плечу одному. И дух и плоть у дам играют, когда, посплетничать зайдя, они подруг перебирают, гавно сиропом разводя. Мужик тугим узлом совьется, но если пламя в нем клокочет — всегда от женщины добьется того, что женщина захочет. Мы заняты делом отличным, нас тешит и греет оно, и ангел на доме публичном завистливо смотрит в окно. Блажен, кому достался мудрый разум, такому все легко и задарма, а нам осталась радость, что ни разу не мучились от горя от ума. Люблю величавых застольных мужей — они, как солдаты в бою, и в сабельном блеске столовых ножей вершат непреклонность свою. Под пение прельстительных романсов красотки улыбаются спесиво: у женщины красивой больше шансов на счастье быть обманутой красиво. Женившись, мы ничуть не губим себя для радостей земных, и мы жену тем больше любим, чем больше любим дам иных. Болит, свербит моя душа, сменяя страсти воздержанием; невинность формой хороша, а грех прекрасен содержанием. В сезонных циклах я всегда ценил игру их соблюдения; зима — для пьянства и труда, а лето — для грехопадения. Что я смолоду делал в России? Я запнусь и ответа не дам, ибо много и лет и усилий положил на покладистых дам. Я устал. Надоели дети, бабы, водка и пироги. Что же держит меня на свете? Чувство юмора и долги. Мужчина должен жить не суетясь, а мудрому предавшись разгильдяйству, чтоб женщина, с работы возвратясь, спокойно отдыхала по хозяйству. С неуклонностью упрямой все на свете своевременно; чем невинней дружба с дамой, тем быстрей она беременна. В мечтах отныне стать серьезней коплю серьезность я с утра, печально видя ночью поздней, что где-то есть во мне дыра. Есть женщины осеннего шитья: они, пройдя свой жизненный экватор, в постели то слезливы, как дитя, то яростны, как римский гладиатор. Меняя в весе и калибре, нас охлаждает жизни стужа, и погрузневшая колибри свирепо каркает на мужа. Непоспешно и благообразно совершая земные труды, я аскет, если нету соблазна, и пощусь от еды до еды. Предпочитая быть романтиком во время тягостных решений, всегда завязывал я бантиком концы любовных отношений. Спалив дотла последний порох, я шлю свой пламенный привет всем дамам, в комнатах которых гасил я свет. Люблю вино и нежных женщин. и только смерть меня остудит; одним евреем станет меньше, одной легендой больше будет.