Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Нечто тайное в смерти сокрыто, ибо нету и нету вестей о рутине загробного быта и азарте загробных страстей. Дети загулявшего родителя, мы не торопясь, по одному, попусту прождавшие Спасителя, сами отправляемся к нему.

ВТОРОЙ

ИЕРУСАЛИМСКИЙ ДНЕВНИК

1993

Пришел в итоге путь мой

грустный,

кривой

и непринципиальный,

в великий город захолустный,

планеты центр

провинциальный.

РОССИЯ ДЛЯ ДУШИ И ДЛЯ УМА —

КАК ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ И КАК ТЮРЬМА

Темна российская заря, и смутный страх меня тревожит: Россия в поисках царя себе найти еврея может. Мы обучились в той стране отменно благостной науке ценить в порвавшейся струне ее неизданные звуки. В душе у всех теперь надрыв: без капли жалости эпоха всех обокрала, вдруг открыв, что, где нас нет, там тоже плохо. В чертах российских поколений чужой заметен след злодейский: в национальный русский гений закрался гнусный ген еврейский. Если вернутся времена всех наций братского объятья, то, как ушедшая жена, — забрать оставшиеся платья. Среди совсем чужих равнин теперь матрешкой и винтовкой торгует гордый славянин с еврейской прытью и сноровкой. Сквозь общие радость и смех, под музыку, песни и танцы дерьмо поднимается вверх и туго смыкается в панцирь. Секретари и председатели, директора и заместители — их как ни шли к ебене матери, они и там руководители. Слепец бежит во мраке, и дух его парит, неся незрячим факел, который не горит. Я свободен от общества не был, и в итоге прожитого века нету места в душе моей, где бы не ступала нога человека. Играть в хоккей бежит слепой, покрылась вишнями сосна, поплыл карась на водопой, Россия вспряла ото сна. Российской бурной жизни непонятность нельзя считать ни крахом, ни концом, я вижу в ней возможность, вероятность, стихию с человеческим яйцом. Россия обретет былую стать, которую по книгам мы любили, когда в ней станут люди вырастать такие

же, как те, кого убили. Еврей весьма уютно жил в России, но ей была вредна его полезность: тогда его оттуда попросили, и тут же вся империя разлезлась. Я пишу тебе письмо со свободы, все вокруг нам непонятно и дивно, всюду много то машин, то природы, а в сортирах чисто так, что противно. Один еврей другого не мудрей, но разный в них запал и динамит, еврей в России больше, чем еврей, поскольку он еще антисемит. Игра словами в рифму — эстафета, где чувствуешь партнера по руке: то ласточка вдруг выпорхнет от Фета, то Блок завьется снегом по строке. И родом я чистый еврей, и лицом, а дух мой (укрыть его некуда) — останется русским, и дело с концом (хотя и обрезанным некогда).

ХРАПИТ И ЯРОСТНО ДРОЖИТ

КАЗАЦКИЙ КОНЬ ПРИ СЛОВЕ «ЖИД»

В евреях легко разобраться, отринув пустые названия, поскольку евреи — не нация, а форма существования. Развеяв нас по всем дорогам, Бог дал нам ум, характер, пыл; еврей, конечно, избран Богом, но для чего — Творец забыл. Везде цветя на все лады и зрея даже в лютой стуже, евреи — странные плоды: они сочней, где климат хуже. Я прекрасно сплю и вкусно ем, но в мозгу — цепочка фонарей; если у еврея нет проблем — значит, он не полностью еврей. Евреи рвутся и дерзают, везде дрожжами лезут в тесто, нас потому и обрезают, чтоб занимали меньше места. Как тайное течение реки, в нас тянется наследственная нить: еврей сидит в еврее вопреки желанию его в себе хранить. Есть мечта — меж евреев она протекает подобно реке: чтоб имелась родная страна и чтоб жить от нее вдалеке. На пире российской чумы гуляет еврей голосисто, как будто сбежал из тюрьмы и сделался — рав Монте-Кристо. Знак любого личного отличия нам важней реальных достижений, мания еврейского величия выросла на почве унижений.