Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

А жаль, что на моей печальной тризне, припомнив легкомыслие мое, все станут говорить об оптимизме, и молча буду слушать я вранье. Струны натянувши на гитары, чувствуя горенье и напор, обо мне напишут мемуары те, кого не видел я в упор. Нам после смерти было б весело поговорить о днях текущих, но будем только мхом и плесенью всего

скорей мы в райских кущах.

УЛУЧШИТЬ ЧЕЛОВЕКА

НЕВОЗМОЖНО

И МЫ ВЕЛИКОЛЕПНЫ БЕЗНАДЕЖНО

Разбираться прилежно и слепо в механизмах любви и вражды — так же сложно и столь же нелепо, как ходить по нужде без нужды. В житейской озверелой суете поскольку преуспеть не всем дано, успеха добиваются лишь те, кто, будучи младенцем, ел гавно. По замыслу Бога порядок таков, что теплится всякая живность, и, если уменьшить число дураков, у них возрастает активность. Нет сильнее терзающей горести, жарче муки и боли острей, чем огонь угрызения совести; и ничто не проходит быстрей. Несобранный, рассеянный и праздный, газеты я с утра смотрю за чаем; политика — предмет настолько грязный что мы ее прохвостам поручаем. По дебрям прессы свежей скитаться я устал; век разума забрезжил, но так и не настал. А вы — твердя, что нам уроками не служит прошлое, — не правы: что раньше числилось пороками, теперь — обыденные нравы. Есть люди — едва к ним зайдя на крыльцо, я тут же прощаюсь легко: в гостях — рубашонка, штаны и лицо, а сам я — уже далеко. Он душою и темен и нищ. а игра его — светом лучится: божий дар неожидан, как прыщ, и на жопе он может случиться. Случай неожиданен, как выстрел, личность в этот миг видна до дна: то, что из гранита выбьет искру, выплеснет лишь брызги из гавна. Что царь или вождь — это главный злодей, придумали низкие лбы: цари погубили не больше людей, чем разного рода рабы. Простая истина нагая опасна тогам и котурнам: осел, культуру постигая, ослом становится культурным. У всех по замыслу Творца — своя ума и духа зона, житейский опыт мудреца — иной, чем опыт мудозвона. Счастлив муж без боли и печали, друг удачи всюду и всегда, чье чело вовек не омрачали тени долга, чести и стыда. Любой народ разнообразен во всем хорошем и дурном, то жемчуг выплеснет из грязи, то душу вымажет гавном. Вражда развивает мой опыт, а лесть меня сил бы лишила, хотя с точки зрения жопы приятнее мыло, чем шило. Жестоки с нами дети, но заметим, что далее на свет родятся внуки, а внуки — это кара нашим детям за нами перенесенные муки. Ученье свет, а неучение — потемки, косность и рутина; из этой мысли исключение — образование кретина. Наша разность — не в мечтаниях бесплотных, не в культуре и не в туфлях на ногах: человека отличает от животных постоянная забота о деньгах. От выпивки в нас тает дух сиротства, на время растворяясь в наслаждении, вино в мужчине будит благородство и память о мужском происхождении. Всегда в разговорах и спорах по самым случайным вопросам есть люди, мышленье которых запор сочетает с поносом. Умеренность, лекарства и диета, замашка опасаться и дрожать — способны человека сжить со света и заживо в покойниках держать. Так Земля безнадежно кругла получилась под божьей рукой, что на свете не сыщешь угла, чтоб найти там душевный покой. Толпа людей — живое существо; и разум есть, и дух, и ток по нервам, и даже очень видно вещество, которое всегда всплывает первым. Ты был и есть в моей судьбе, хоть был общенья срок недолог; я написал бы о тебе, но жалко — я не гельминтолог. Хотя, стремясь достигнуть и познать, мы глупости творили временами, всегда в нас было мужество признать ошибки, совершенные не нами. Всегда вокруг родившейся идеи, сулящей или прибыль или власть, немедленно клубятся прохиндеи, стараясь потеснее к ней припасть.