Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Ой, милые девки,
Не влюбляйтесь в кепки .
Проклятая кепка ,
Завлекает крепко. [1420]
Лента как основной вид девичьего убранства
В сочинениях Есенина образ ленты является одним из наиболее частотных и встречается в ранний период его творчества – в 1911–1914 гг., когда поэт жил в с. Константиново и учился в Спас-Клепиковской второклассной учительской школе Рязанской губ. и уезда. Этим объясняется то обстоятельство, что в употреблении слова «лента» Есенин следует за крестьянским пониманием лексемы, причем в его региональной рязанской закрепленности. В крестьянском обиходе слово «лента» обозначало три предмета: 1) самостоятельный вид украшения, вплетаемого в девичью косу; 2) несколько разноцветных лент вместе являлись украшательной деталью женского головного убора; 3) красочные ленты нашивались горизонтальными полосами по низу праздничного фартука для его украшения. Известно еще близкое по созвучию слово «ленка» (вариант произношения – «лёнка»): так в с. Чернава Милославского р-на называется девичий головной убор, сделанный в виде свернутой обручем золотистой (парчовой?) ленты на твердой подкладке. [1421]
Лента как вид украшения девичьей косы воспета в «страданье» с. Константиново, записанном Есениным:
Она моя,
Энта, энта.
Голубая
В косе лента
(VII (1), 329 – 1918).
Для Есенина в девичьей ленте важны ее длинная и произвольно извивающаяся форма, яркость цвета и праздничное назначение – иначе говоря, все основные характеристики предмета. Известна фотография 1912 г., где юноша Есенин запечатлен с двумя сестрами, и у старшей – Кати – вплетены бантики из ленточек в девичью прическу слева и справа надо лбом (VII (3), № 5). Есенин применяет образ ленты не по прямому назначению (не для живописания женского наряда), но иносказательно, в символическом аспекте – в двух типовых пейзажных ситуациях, а также демонстрирует ритуальную функцию предмета украшения девичьей косы.
Рассмотрим «пейзажную» метафоричность ленты. Она применена Есениным, во-первых, для обозначения небесных явлений: а) конкретного времени суток – зари, ниспадающей на небе к западному горизонту узкой яркой полоской и тем самым уподобленной ленте (отсюда сопоставление «лента розовая – заря кровавая») – «Запад подернулся лентою розовой» и «Слушает ласково песни глубокие // С запада розовой лентой заря» (IV, 37 – «Весенний вечер», 1911–1912); «А с запада, как лента широкая, // Подымается заря кровавая» (IV, 72 – «Богатырский посвист», 1914); б) перистых и слоистых облаков – «В лентах облаков» (IV, 68 – «Егорий», 1914). Во-вторых, для показа протяженного пути по земле или воде – «Бесконечная дорога // Убегает лентой вдаль» (IV, 61 – «Пороша», 1914); «За ухабины степные // Мчусь я лентой пустырей» (IV, 83 – «Ямщик», 1914); «На каждой ленте переулка» (IV, 104 – «Город», 1915); «И от той ли тихой заводи, // Посередь того ли озера, // Пролегла струя далекая // Лентой темной и широкою» (IV, 55 – «Лебедушка», 1913–1915).
В конце XIX – начале XX столетий в крестьянской среде было распространено употребление девичьей ленты как ритуального предмета, о чем, безусловно, прекрасно был осведомлен Есенин – уроженец рязанского села. Ритуальное назначение девичьего головного украшения – служить красочным атрибутом наряжаемого девушками праздничного деревца (в разных регионах России это могли быть семицко-троицкая березка, рождественская ель, невестина елочка и др.). В стихотворении «Троицыно утро, утренний канон…» (1914) Есенин поэтически изобразил употребление девичьих лент для украшения троицкой березки и вообще праздничной зелени, которую втыкали в оконные рамы, зацепляли за наличники с уличной стороны дома на Троицу: «На резных окошках ленты и кусты» (I, 31).
В крестьянском обиходе ленты использовались для украшения не только косы девушки и ее одежды. Как праздничный атрибут ленты вплетались в гривы лошадей или обвивались вокруг дуги при приготовлении «свадебного поезда»: «Дымовитые гривы тряхнули обвешанными лентами , и из головней вылез подвыпивший дружко» (V, 15 – «Яр», 1916). Сообщая о свадьбе, старожилы вспоминали о «ленточной» атрибутике свадебного поезда: «Веник наряжали лентами , женщина держит, колокóл повесят». [1422]
Платок
Платок философски осмысливался: ему придавался некий высший смысл, приписывалась особая символика, он идеализировался. В 1920-е годы в эмиграции философ И. А. Ильин видел в женском платке «творческую идею России», усматривал в нем «сущности и своеобразие русской культуры». [1423] И. А. Ильин писал:
А вот женский платок (XVIII в.). Шелк, шитый золотом. <…> В центре круглое солнце с примыкающими к нему восьмиконечными звездами, вшитыми так, что они образуют крест в виде цветка, в каждом углу – букет из трех огромных распустившихся цветов; все обрамлено цветами и листьями. Большие раскрывшиеся цветы говорят о зрелой любви, о любовном томлении; но разгадку всего можно ждать только от гармоничного креста и солнца, стало быть, от благословенного брака. [1424]
По сочинениям Есенина рассыпано огромное множество платков. Что касается их расцветок, то их число сводится всего лишь к двум – к бордовому и синему. Бордовый цвет платка является единичным и передан с помощью диалектного рязанского звучания слова: «…стал я ей речи скоромные сыпать, а она все бурдовым платком закрывалась» (V, 47 – «Яр», 1916).
Синий цвет платка встречается в ряде произведений Есенина: «Я смотрел из окошка на синий платок » (I, 27 – «Подражанье песне», 1910) и др. Синий цвет у Есенина навеян созерцанием иконного лика Богоматери, канонически изображенной также в синем плате: «Я вижу – в просиничном плате , // На легкокрылых облаках, // Идет возлюбленная Мати» (I, 44 – «Не ветры осыпают пущи…», 1914) и «О том, как Богородица, // Накинув синий плат » (II, 53 – «Преображение», 1918). Одновременно синий цвет платка восходит к синеве неба: « Синий плат небес» (I, 65 – «Топи да болота…», 1914).
Платку темного цвета уподоблен вечер: «Виснет темь, как платок , за сосной» (I, 32 – «Туча кружево в роще связала», 1915).
Есенин также воспел платки как таковые, без указания конкретных расцветок, которые читатель может домыслить самостоятельно: «Над зелеными пригорками // Развевалися платки » (I, 49 – «По селу тропинкой кривенькой…», 1914). (См. выше о «рязанском платке».)
Именно об изготовленном вручную рязанской девушкой платке, богато и затейливо декорированном, говорится в ранних стихотворениях Есенина: «Твой платок, шитьем украшенный, мелькнул за косогор» (I, 26 – «Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха…», 1912); « На платке краснеет вензель » (IV, 114 – «Плясунья», 1915).
Есенин никак не отразил в своем творчестве характерные народные способы ношения платка, различные для девушек и замужних женщин на Рязанщине (как и повсеместно в России): у девушки «на голове платок “ петушком ”, на лбу узенькая лента»; [1425] «женщина пойдёт – платок бах у лдочкой – концы на затылке…»; [1426] « платок на голове должен быть “ коляный ”, так, чтобы он “стоял”». [1427]
Платок играл большую роль в народном свадебном обряде. О некоторых моментах его ритуального использования вспоминают старожилы с. Константиново: 1) «Это когда с венца привозють на первый день, когда с венца привозють, то полотенцы перевязывають: уж ясно, этому дружку, и подружке привязывають платок . <…> Полотенце – через правую руку»; [1428] 2) «Когда на свадьбе “сыр носить” – хлеб. – Ну на голову! Он накроить этим, как его, платком. Платок новый чтоб был, покрывать. И хто ломаить его, и платок к себе берёть». [1429]