Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
По мнению литераторов-современников, Есенин в какой-то мере представлял собой один из ликов Москвы. Поэтому «писатель Леонид Леонов сообщает, что в период нэпа в его хождениях по московскому уголовному подполью в целях изучения последнего для написания романа “Вор” его часто сопровождал Сергей Есенин, который послужил прототипом персонажа Доньки – весьма сексуального уголовного поэта». [1681]
Письма Есенина о Москве
Есенин оценивал Москву по критерию наличия или отсутствия в ней литературных связей, необходимых для творческого роста и становления поэта. Естественно, когда Есенин был окружен в Москве собратьями по перу, друзьями-имажинистами, он воспринимал это обстоятельство как привычное и само собой разумеющееся, а потому и не жаловался в письмах на недостаток поэтических встреч. И наоборот, Есенин тосковал в те периоды, когда литературная
Оказавшись вдали от родины, в путешествии по Европе и США, Есенин в очерке «Железный Миргород», пронизанном отрицательно-критическим отношением к капиталистической Америке, приводит поговорку, в которой российская столица, пожалуй, впервые в творчестве поэта показана не в негативном плане: « Москва не скоро строится» (V, 168). Уже сам факт закрепления поговорки на бумаге пером Есенина демонстрирует его лояльность к Москве и даже легкую грусть по Родине. В письме к А. Б. Мариенгофу от 12 ноября 1922 г. из Нью-Йорка Есенин написал: «Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва» (VI, 149).
Пример Есенина как человека, относительно большую часть жизни проведшего в Москве, хотя и не бывшего коренным москвичом, демонстрирует интересный феномен: оказывается, московский колорит проникает не только в искусство или замечается в московском говоре, но его можно создать даже в стиле одежды. И Есенин, при его огромном пристрастии к ряженью и маскараду, сумел в далекой Америке напомнить о российской столице своим одеянием «по-московски», о чем писал В. М. Левин: «Он приехал в русской шубе и высокой собольей шапочке – совсем по-московски, но и в Нью-Йорке в этом году была довольно холодная зима». [1683]
И все-таки по признаку внимания-безразличия москвичей к современной литературе, по мнению Есенина, высказанному в Америке, русская столица оставляет желать лучшего. В. М. Левин вспоминал:
На мой вопрос, есть ли интерес к поэзии в Москве, он с горечью заметил:
– Кто интересуется поэзией в Москве? Разве только девушки… – И, подумав несколько секунд, добавил: – Да и то – еврейские.
Это было так неожиданно. В его устах это звучало жалобно и нежно. [1684]
С точки зрения Есенина, его литературных надежд не оправдывала не только московская публика, но и сами поэты; в письме к И. В. Грузинову в сентябре-октябре 1925 г. из Москвы он иронически обращался к адресату: «Стихотворец ты московский…» (VI, 224. № 241).
В письмах Есенина содержится и другой, внелитературный критерий оценки Москвы – опять-таки отрицательный, однако примечателен уже факт настойчивого внимания поэта и его корреспондентов к столице: «Из Москвы мне пишут, что там сер у , скучно и безвыпивочно» (VI, 670). Из некоторых писем корреспондентов Есенина следует, что в его жизни случались периоды, когда нахождение в Москве приносило если не радость, то удовлетворение жизнью. И наоборот, в некоторые моменты поэту лучше было находиться вдали от столицы и воздержаться от немедленного возвращения в нее, даже вопреки его желанию. Так, Г. А. Бениславская 27 декабря 1924 г. советовала Есенину, вероятно, сопоставляя временную ситуацию в столице с отношением к Есенину каких-то конкретных заинтересованных лиц: «Только в Москву не надо приезжать сейчас, скука там, болото, сплетни, слухи. И зима». [1685] Сестра Екатерина в письме 30 декабря 1924 г. вторила Бениславской: «О Москве мне писать нечего, так как Галя тебе писала обо всем. Скажу только, что в Москве страшно холодно и у всех такое безденежье, что хоть вешайся». [1686] Описанные в письмах двух близких и дорогих Есенину людей московские обстоятельства 1924 г. и ответный способ реагирования на них нашли художественное воплощение в «Стансах»:
Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить
Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали
В тигулёвке (II, 135).
Мелькают города,
Как буквы по бумаге.
Недавно был в Москве,
А нынче вот в Баку (II, 136).
Однако мотив постоянного возвращения в столицу звучит в стихотворении 1924 г. «На Кавказе»: «Чтоб, воротясь опять в Москву» (II, 109).
Период «московского хулиганства»
Для Москвы особенно трудным было начало 1920-х годов. Н. Д. Вольпин сообщила о фольклорном сознании медиков в 1920 г. в тифозной Москве: «Врачи тогда говорили, будто тиф (сыпной) несет обновление не только тканям тела, но и строю души». [1687] Сама подруга Есенина Н. Д. Вольпин писала о Москве 1920 года:
Лег снег, завернул мороз – и без оттепелей, без послаблений зима вступила в свои права. Москвичи поначалу шутили: «Живем, как в раю – ходим голые, едим яблоки». Но стало не до шуток. Накручиваем на себя, что потеплей, а сочную антоновку сменила коричневая «рязань». [1688]
А. Н. Толстой рассуждал о Есенине в 1922 г.:
…живет он в Москве, в годы сатанинского искушения, метафизического престидижитаторства, среди мерзлых луж крови и гниющих трупов, среди граммофонов, орущих на площадях проклятия, среди вшей, тухлой капусты и лихорадочного бреда о стеклянно-бе-тонных городах, вращающихся башнях Татлина и электрификации земного шара.
Единый от малых сих искушен. Обольщенный, обманутый, раздробленный душевно, Есенин ищет в себе этой новорожденной мировой правды, ищет в себе подхода, бунта, разинщины. [1689]
Сам Есенин находился тогда в заграничном турне. О жизни Есенина вдали от Москвы писал его друг – имажинист А. Б. Кусиков:
В 1922 году мы встретились с ним за границей. Но Запад и заокеанские страны ему не понравились. Вернее, он сам не хотел, чтобы все это, виденное им впервые, понравилось ему. <…> Берлин, Париж, Нью-Йорк – затмились. Есенин увидел «Россию зарубежную, Россию без родины». [1690]
Есенин с радостью вернулся в Россию. Однако Л. Н. Клейнборт размышлял о Есенине-москвиче (по сравнению с Есениным в Константинове) в 1923 г.: «Очевидно, второй родиной Москва для него не стала». [1691] С этим мнением не соглашался А. Б. Мариенгоф, живший «коммуной» с Есениным в Москве. В «Романе без вранья» (1927) он отмечал привязанность поэта к первопрестольной:
Сам же бесконечно любил и город, и городскую культуру, и городскую панель, исшарканную и заплеванную. За четыре года, которые мы прожили вместе, всего один раз он выбрался в свое Константиново. [1692]
По воспоминаниям В. Ф. Наседкина: «Осенью 1923 года Есенин также говорил, что его дружба с гнилью и “логовом жестким” ему необходима для творчества. Возможно, это не полно, но ясно, что без этой дружбы стихов о “Москве кабацкой” не было бы». [1693] В творческом замысле имелось и другое, «зеркальное» и еще более вызывающее название стихотворного цикла, от которого Есенин отказался, – «Кабацкая Москва» (I, 339).
А. К. Воронский отзывался о стихах Есенина в 1923 году:
В них нежная лиричность, тоска по клену, по ивам переплетается с прямым отчаянием, с уверенностью, что поэту суждено погибнуть «на московских изогнутых улицах», с оправданием хулиганства, пусть уходящего, с угаром московских кабаков, ресторанов и отдельных кабинетов. Конечно, можно легко отделаться, отмахнуться от этой «Москвы кабацкой» рассуждениями на тему об окончательном разложении таких «мужиковствующих» и «крестьянствующих» писателей, как Есенин, в противовес здоровой пролетарской литературной среде. К сожалению, все это в очень малой степени будет соответствовать истинному положению дел. [1694]