Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Василий Каменский возносил лирического героя (иначе рассуждая, самого себя) как литератора на пьедестал почета: «Поэт-мудрец и авиатор, // Художник, лектор и мужик, // Я весь изысканный оратор, // Я весь последний модный шик». [1733] Эта же идея прослеживается в стихотворных строчках «Я, гений Игорь Северянин» или «Весь мир – Олимпова эпоха», «Олимпов распростерся божеством», «Я дунул – сотворился мир» К. Олимпова (наст. фамилия – Фофанов). [1734] Игра со вселенским размахом до возвеличивания себя до уровня божества наблюдается в «Гимне имажинистов», который распевался или коллективно декламировался на выступлениях имажинистов: «Три знаменитых поэта // Бьют в тарелки лун» (речь идет о Есенине, В. Г. Шершеневиче, А. Б. Мариенгофе). [1735] По сведениям И. В. Грузинова, с 4 ноября 1920 г., со времени «Литературного суда над имажинистами» в Большом зале Консерватории, «у имажинистов вошло в обычай декламировать хором свой межпланетный марш, если на том или ином литературном вечере выступают по крайней мере два поэта-образоносца». [1736] В мемуарах Н. Д. Вольпин сообщает:
Упрекали имажинистов… и в безграмотности их наименования: если оно образовано от латинского imago (образ), то и зваться бы им имагинистами . А « имажинист » – от французского, что ли, image, – может лишь означать « воображенцы » – или, если угодно, « воображаки ». (В свое оправдание имажинисты, пожалуй, могли бы сослаться на законное для русской речи чередование звуков «г» и «ж»…) [1737]
Илья Зданевич пытался донести до слушателей на вечере памяти Есенина в 1926 г. в Париже неясную сущность и происхождение литературной школы: «Что такое имажинизм, школа которого обосновалась в Москве в 1918–1919 годах? Мы никогда не имели законченных и ясных теорий этого направления, кроме смысла его названия – l’image. Не было и однородной практики. Конечно, во всех направлениях практика была различной, в зависимости от личных качеств и сил». [1738] Лазарь Берман объяснял этимологию термина «имажинизм»:
Слово это происходит от французского image, означающего по-русски «образ». Оправдано ли такое название, как признак какой-нибудь отдельной группы поэтов, отличающий их от других групп, если образность есть специфический признак любой поэзии. Но удобное для манифеста иноязычное слово придавало само по себе какое-то своеобразие есенинско-мариенгофской группе поэтов. [1739]
Спустя два и четыре десятилетия после эпохи московского имажинизма, в «Мемуарах» (1942, 1960-е гг.) Рюрик Ивнев постоянно писал однокоренные термины через удвоенное «м» – « иммажинисты »; « иммажинизм ». [1740]
Непонятное слово порождало курьезы. В. Г. Шершеневич упоминает некоего молодого человека, который на диспуте в Политехническом музее «никак не мог выговорить новое еще тогда слово “имажинист” и упорно называл нас ижиманистами ». [1741] В Ростове-на-Дону Ю. П. Анненков зафиксировал «голос из публики»: « Имажинисты, имажинята …». [1742] Позднее аналогично шутливо называли «младших» имажинистов-ленинградцев «“ имажинята ” последнего призыва ». [1743] Русским аналогом термина выступил неологизм « поэт-образоносец » [1744] (см. также «говорящее» название книги В. Л. Львова-Рогачевского «Имажинизм и его образоносцы », 1921). В. Л. Львов-Рогачев-ский употребил заимствованный русифицированный термин и его русскую кальку вроде бы в качестве синонимов, но с далеко разошедшимися оценочными нюансами значений: «в лице двух “ имаго ”» и «яркий образник » (о Есенине). [1745] С. М. Городецкий привел синоним к термину «имажинисты», вспоминая в 1926 г., как он по предложению Есенина намеревался написать литературный трактат, и эта оставшаяся лишь в замысле «книжка была объявлена Есениным под заглавием “ Идолы ” – по-русски – образы». [1746]
Творцы имажинизма вели литературную «терминологическую игру»: В. Г. Шершеневич ввел дефиницию « имажинация » и называл С. Мар « имажинистической Анной Ахматовой»; [1747] дал «теоретические» заглавия своим стихотворениям в книге «Лошадь как лошадь» (1921) – « Имажинистический календарь», «Принцип примитивного имажинизм а». [1748] С. Г. Мар также употребляла термин « имажинистический », [1749] А. К. Воронский – « имажинистский ». [1750]
Друзья имажинистов и критики образовывали шутливые дериваты от обозначения литературной школы. Так, В. И. Качалов подарил А. Б. Мариенгофу свою фотокарточку со стихотворной надписью со строками: «Рад был первому свиданью, // Кажется, в “Гостинице”, // В той, где “имажиниться” // Собиралась ваша рать». [1751] Е. И. Шамурин оценивал есенинскую поэму: «“ Имажинированы ” и испорчены не только Пугачев, но и другие действующие лица». [1752]
Корневая лексема – imag– породила не только терминологический ряд, обозначающий литературное направление и его участников, но и узаконила особую творческую организацию с четкой структурой, иерархией и регалиями членов, гимном и манифестами, девизами, лозунгами на афишах и кличами на диспутах, печатным органом и издательством, официальными бланками, символическими портретами, книжными лавками и поэтическими кафе, даже переименованными улицами Москвы. Были сотворены особые клятвы: «Клянемся! <…> Имажинизмом! – сказали мы без малейшего юмора»; [1753] «произносили “честное имажинистское” по меньшей мере как дореволюционную клятву перед распятием». [1754] (Для сравнения: гораздо позже в письме к Н. К. Вержбицкому 26 января 1925 г. Есенин просит: «Ради революции, не обижайся на меня, голубарь!» – VI, 198. № 198.) Клятва именем литературной школы была настолько естественна для имажинистов, что А. Б. Мариенгоф ввел клятвенный писательский мотив в «Разочарование» (август 1921), поставив его в психологически сильную позицию 6-й части – в самый конец стихотворения: «Зеленый лоб рабочего стола, // Я в верности // Тебе // Клянусь. // Клянусь: // Лишь в хриплый голос // Острого пера влюбляться // И тусклые глаза чернильниц // Целовать». [1755] Спустя четыре года, уже после разрыва с Есениным, он разочаровался в мужской дружбе двух литераторов-имажинистов: «А дружба? // Чудаки, кто верят, // Клянутся за бутылками вина» («Воспоминания», 1925). [1756]
Н. Д. Вольпин вспоминала о своем теоретизировании по поводу сущности имажинистского творческого метода и даже придумала термин, обозначающий наиболее распространенный прием и восходящий к корнеслову – названию этого литературного течения:
Имажинистов часто попрекали подменой понятия «поэтический образ» просто метафорой. К тому же построенной если не на прямом сравнении – «как», «словно», «будто», – то посредством родительного падежа или творительного… <…> Я же назвала любимый прием имажинистов «аблативус, или генитивус имагинис», памятуя, как на уроках латыни мучили гимназистов всевозможными видами употребления этих падежей. [1757]
От Библии – к имажинизму
Как всякое новое учение с притязаниями на глобальность и всеохватность, оно обязано иметь весомую историю. Поэтому Есенин с увлечением «притягивал» к имажинизму любимых им творцов-предшественников, далеко отстоявших во времени от действительной эпохи. Так, по словам И. В. Грузинова, Есенин «утверждает, что у Мея чрезвычайно образный язык» и «что Мей – имажинист». [1758] И. Н. Розанов привел высказывание Есенина о «Слове о полку Игореве»: «Я познакомился с ним очень рано и был совершенно ошеломлен им, ходил, как помешанный. Какая образность! Вот откуда, может быть, начало моего имажинизма». [1759] Ему вторил В. Л. Львов-Рогачевский: «Имажинисты часто ссылаются то на Соломона с его “Песнью Песней”, то на безымянного автора “Слова о полку Игореве”». [1760] А. Б. Мариенгоф подтверждал в «Романе без вранья» (1927), что при организации школы имажинизма и создании манифеста «говорили об образе, о месте его в поэзии, о возрождении большого словесного искусства “Песни песней”, “Калевалы” и “Слова о полку Игореве”». [1761] В поэме А. Б. Мариенгоф восклицал: «Разве достойна тебя поэма даже в сто крат // Прекрасней, чем “Песня Песней”?» («Магдалина», 1919). [1762] В. Г. Шершеневич назвал свою поэму «Песня Песней» (1920) и открыл ее посвятительными стихами (после посвящения «Борису Эрдману»): «Соломону – первому имажинисту, // Одевшему любовь Песней Песней пестро» и «Орать эту новую Песню Песней // В ухо Москвы, поросшее волосами садов». [1763] А. Б. Кусиков также обращался к библейскому тексту: «Это Вы – // Те же плечи // Из “Песни Песней” // И всё та же // Библейская поступь…» («Поэма поэм», 1918–1920). [1764]
Интересно, что уже после охлаждения внимания Есенина к имажинизму, в 1924 г. в Тбилиси поэт услышал осовремененное переложение «Песни Песней» местным носителем фольклора. Георгий Леонидзе сообщил о восприятии Есениным народной трактовки библейского текста:
Мы выходим из известного лагидзевского магазина фруктовых вод и видим там же, у входа, примостившегося слепого чонгуриста, напевающего самозабвенно какую-то наивную грузинскую песенку:
Ну и что же, что я черна —
Я ведь солнцем опалена!
Я такой же, как все, человек —
Богом создана и рождена!..