Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Г. В. Алексеев привел высказывание Есенина, также подпавшего под чары искусно возрождаемой древней культуры:
И три тысячи лет минуя, в амфитеатрах дешевого гранита воскрешаете… Элладу. Ну, что ж! Хлопайте Айседоре Дункан, считайте за счастье «что-то пережить» на ее спектаклях, а я вот возьму, да на этой Айседоре… женюсь. [1671]
Всеволод Рождественский привел восприятие Есениным концерта, пытаясь передать атмосферу античности, словно бы надвинувшейся на московский зал, а заодно подчеркнул источник танцевального орнамента:
В античных туниках, с босыми ногами, они <танцовщицы-ученицы>, одна за другой, исполняли ритмические пляски, воспроизводившие рисунки чернофигурных греческих ваз. <…> Но затем начала свой танец Айседора Дункан. <…> Есенин широко раскрыл восхищенные глаза. Он, русский человек, в эту минуту и сам почувствовал себя на счастливых берегах древней Эллады, рождавшей богов и героев. [1672]
Н. В. Крандиевская-Толстая поделилась «античным» впечатлением, какое производила Дункан на берлинских прохожих в 1920-е годы в минуты сильнейших волнений:
Айседора встала и, отстранив меня от Есенина, закрыв голову шарфом, пошла по улицам, не оборачиваясь, не видя перед собой никого, – фигура из трагедий Софокла. [1673]
В России тогда же распространилась эпиграмма на античную тему, связанная с именем Есенина и его супруги. Неизвестно, достигло ли ушей поэта ироническое произведение и насколько его топонимика соотносилась с реальной географической картой заграничного вояжа высмеиваемых персонажей; текст привел В. П. Катаев в «Алмазном моем венце»:
Один из больших остряков того времени пустил по этому поводу эпиграмму, написанную в нарочито архаической форме александрийского шестистопника: «Такого-то куда вознес аэроплан? В Афины древние, к развалинам Дункан». Это было забавно, но несправедливо. Она была далеко не развалина, а еще хоть куда! [1674]
После лицезрения в 1921 г. российской публикой блистательных танцев в античном духе, продемонстрированных танцевальной студией А. Дункан, возникла идея запечатлеть светописью и контрастными тенями прекрасные женские фигуры в туниках. Классик русской пикториальной фотографии Александр Данилович Гринберг (1885–1979) создал серию пластических фотоэтюдов на фоне архитектуры русского классицизма в подмосковных усадьбах Царицыно, Марфино, Архангельском, Никольском-Урюпино, Кузьминки (1923) Фотовыставка «Античный спектакль в русской усадьбе» в Москве (Царицыно) в 2005 г.
Из обзора сочинений Есенина видно, что поэт отдавал явное предпочтение (за небольшим исключением) древнегреческой культуре, справедливо считая ее колыбелью цивилизации, ибо римские наука и искусство являлись ее наследниками.
Глава 12. Москва в творчестве и жизни Есенина: образ столицы и реальный город
Первый приезд в Москву и поселение в городе
Образ Москвы может быть рассмотрен во многих ипостасях. Это Москва как мифологема и реальность; как история и современность; как столица и мегаполис. Москва – город коренных москвичей и центр притяжения провинциалов. Москва имперская, революционная, нэповская и советская. Москва в разные календарные сезоны, в будни и праздники, в военное и мирное время. Москва, отраженная в фольклоре и запечатленная в литературе. Есенин творил собственный миф о Москве. Он наполнил его личными впечатлениями и рассказами родственников (в первую очередь отца) и односельчан. Поэт пережил и впитал в себя художественный конфликт «человек – город», основой которого стала Москва.
Первый приезд Есенина в Москву состоялся летом 1911 года (до 7 июля), когда будущему поэту было 15 с половиной лет. Тогда, в школьные годы, Есенин направлялся в Москву с радостью и большими ожиданиями, о чем он сразу же сообщил другу Грише Панфилову в письме: «Я был в Москве одну неделю, потом уехал. Мне в Москве хотелось и побыть больше, да домашние обстоятельства не позволили. Купил себе книг штук 25» (VI, 8. № 2). Заметим, что Москва после реформ Петра I утратила статус первопрестольной и в те годы являлась просто ближайшим крупным городом, а односельчане Есенина каждое лето неуклонно отправлялись в далекую столицу Петербург на «отхожий промысел». В Петербург с собственными барками ходил и Ф. А. Титов, родной дед Есенина. Из письма Есенина видно, что первую свою поездку в крупнейший соседний губернский город юноша воспринимал как ознакомительную, экскурсионную и познавательную в духовном плане: отсюда его посещение книжных лавок и закупка большого числа книг. Отец Есенина к этому времени служил в мясной лавке купца Крылова на ул. Щипок в Замоскворечье приказчиком, пользовался заслуженным уважением и имел собственные визитные карточки.
Годом позже, в августе 1912 г., приехавший в Москву из провинции на учебу и работу Есенин поселится у отца, в доме купца Крылова по адресу Большой Строченовский пер., дом 24, кв. 11; и с гордостью укажет этот адрес в письме к любимой девушке М. П. Бальзамовой (VI, 14. № 7).
Москва в «Марфе Посаднице»
Первое по времени обращение в художественном творчестве к Москве у Есенина наблюдается в маленькой поэме «Марфа Посадница», посвященной борьбе Новгорода с Москвой. Речь идет не просто о двух городах, но о двух княжествах – самостоятельных государствах. Есенину очень созвучно восприятие Москвы как целой страны со своими устоями и законами, обычаями и бытом. Из истории известно, что в результате Господин Великий Новгород потерял свою самостоятельность и независимость и покорился Москве. Однако Есенин разделяет позицию пока еще непокоренного Новгорода, сочувствует Марфе Борецкой и живописует Москву-столицу и ее дела как происки дьявола: «Грамотой московскою извольно повелено // Выгомонить вольницы бражные загулы!»; «Что нам Московия – как поставник блинный. // Там бояр-те жены хлыстают загозно!»; «Царь московский антихриста вызывает» (II, 7, 8). Москва становится объектом тройного интереса: с ней ведет тяжбу Новгород, ею интересуется и над нею властвует дьявол; на нее предрешено напасть иноземному противнику. Москве предсказана печальная судьба; да только так ли неизбежно предсказание и от кого оно исходит?
Зарычит антихрист зёмным гудом:
«А и сроку тебе, царь, даю четыреста лет:
Как пойдет на Москву заморский Иуда,
Тут тебе с Новгородом и сладу нет!» (II, 8).
Интересно, что в понимании Есенина антихрист и Бог (притом, что они вечные противники) придерживаются единого взгляда на греховность и безнравственность властителя Москвы:
И писал Господь своей верной рабе: «Не гони метлой тучу вихристу; Как московский царь на кровавой гульбе Продал душу свою антихристу…» (II, 10).
Далее Есенин на примере Москвы показывает, что настоящее время находится в сердцевине истории и что его современники ответственны за разворачивающиеся сейчас события, что еще можно по-новому повернуть обстоятельства:
А и минуло теперь четыреста лет.
Не пора ли нам, ребята, взяться за ум,
Исполнить святой Марфин завет:
Заглушить удалью московский шум? (II, 10).
Остается непроясненным, чем так насолила Есенину Москва, что он готов ее проиграть Новгороду? Или здесь наблюдается отголосок того факта, что ко времени написания «маленькой поэмы» столицей являлся Санкт-Петербург, географически более близкий Новгороду, и, следовательно, Москва уже уступила свое былое влияние северному городу? Колорит прошедшей эпохи Есенин создает все-таки на примере Москвы, хотя лексема «Кремль» способна указывать и на Новгород (там есть свой «детинец» с крепостной стеной из красного кирпича), однако написание слова с заглавной буквы и контекст прочно связывают жанровую картину со средневековой первопрестольной: