Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
К 1-му обороту слегка приклеен оттиск ксилографии размером 17 × 11 см, исполненный на синей мелованной бумаге масляными белилами (краска пузырится на листе, а снизу он промаслен). На гравюре очень схематично изображен средневековый рыцарь в латах-«панцире»; художник-резчик неизвестен. Верхняя часть лицевой стороны документа скреплена с оборотом-ксилографией с помощью наклейки: это вырезанная из какого-то печатного издания надпись «имажинисты», выполненная жирным рубленым шрифтом (общим размером слова 8,1 х 0,8 см). Ко 2-му обороту приклеена групповая черно-белая фотография: под деревом стоят Фанни Шерешевская (ее лицо густо вымарано фиолетовым и простым карандашами), Анатолий Мариенгоф, Иван Грузинов; сидят – Вадим Шершеневич, Сергей Есенин. Для кадрирования снимка в центре проведена по линейке простым карандашом «решетка», справа от нее – «размерные» цифры: «2» (вверху) и «81/2» (внизу).
С главным документом хорошо укладывается рядом листок-четвертушка такого же формата и датированный тем же числом (ОР ИМЛИ. Ф. 32. Оп. 2. Ед. хр. 11). И на обороте, и на лицевой стороне было что-то наклеено: сохранились следы клея.
Исследователи предполагают возможность создания сложной композиции поэтапно: к первоначальному карандашному рисунку и тексту позднее могли приклеить гравюру, фотографию и буквенную вырезку. Такое допущение следует из суждения:
В настоящее время первый из листков наклеен на рисунок или аппликацию синего цвета, изображающего фигуру не то каменного человека, не то стилизованного рыцаря в латах, второй – на фотографию 1921 г… <…> На первом листке вверху слева – слово, вырезанное из какого-то печатного издания: «ИМАЖИНИСТЫ» (VII (2), 115–116).
Тем не менее вся эта многосоставная и по технике исполнения разнородная композиция объединена общим замыслом, относится к одной художественной эпохе и к деятельности имажинистов. Поэтому будем ее рассматривать в едином ключе.
Рыцарь в латах и «фамильный склеп»
Что касается рисунка, изображающего рыцаря в латах, то его сущность явно носит знаковый характер. В. Г. Шершеневич по другому поводу рассуждал: « Закованный в латы грамматики и, главное, грамматических форм и согласований, каждый русский оборот напоминает рыцаря в тяжелой броне , который еще мыслим на коне, но, слезши с коня, являет пример черепаший и безусловно безобразный, вроде символиста, пишущего аметрическим стихом». [1703] Самого В. Г. Шершеневича критик В. Л. Львов-Рогачевский почитал за « грезящего рыцаря напудренной дамы». [1704] А. Б. Мариенгоф воспевал рыцарский образ-иносказание: «И славы тупится копье, // Впиваясь в ржавую кольчугу суток» («Фонтаны седины», 1920). [1705]
Рыцарь в латах был любимым персонажем Г. Б. Якулова, который «приворожен другим: отроческой мечтой о пушкинском бедном рыцаре , воспетом в “Сценах из рыцарских времен”. Красавец конь, вздыбленный всадником в латах , заполняет страницы ученических тетрадей, затем располагается на многочисленных листах ватмана и картонах, а потом находит место в монументальных композициях-триптихах, задуманных в виде огромных витражей, и даже переходит на стены лестничной клетки дома № 1, расписанной Якуловым в Среднем Кисловском переулке в Москве». [1706]
Итак, в распоряжении исследователей находится неразгаданный и увлекательный литературно-художественный документ в несколько страниц. Рукой Мариенгофа печатными заглавными буквами в два полукружия написано: «М’ОРДЕН ИМАЖОРОВ». Чуть ниже слева наискосок – другой скорописью и с авторской подписью: «Лошадь к<а>к лошадь. В. Шерш<еневич>». В центре листа изображено погребальное архитектурное сооружение; схематично оно смотрится как прямоугольник с обозначенным двумя линиями как бы левым торцом здания, а на нем стоит трапеция с православным крестом наверху. В прямоугольник вписано в две строки рукой Мариенгофа инициальными буквами с двоеточием: «ФАМИЛЬНЫЙ СКЛЕП:» (разрыв листка пришелся между слов); под ним третьей строкой, с подчеркиванием – «МАРИЕНГОФ». В трапецию вписано рукой Есенина: «Под сим крестом» и в другой строке «С. ЕСЕНИН»; далее сделана выноска вправо (параллельно боковой линии трапеции) – «Успе 921 г. 14 окт.». Двоеточие показывает, что под словом «склеп» должен был появиться обширный перечень лиц, имеющих отношение к творимому здесь событию. Действительно, далее следуют подписи: Н. Вольпин, Г. Якулов (роспись напоминает орнамент), Никритина, Лид<ия> Эрн (будущая жена Г. Р. Колобова), И. Старцев, Ив<ан> Грузинов (греческая надпись красным карандашом по вертикали справа, вероятно, появилась позже).
Первую попытку рассмотреть эту композицию как пародию на масонские ритуалы предприняла Н. И. Шубникова-Гусева: «…скорее всего, пародирует одновременно обряд посвящения в масоны и закрытия, “усыпления” масонской ложи (при посвящении в масоны вступающего кладут в гроб, нарисованный на ковре)». [1707] Исследовательница апеллирует к многочисленным литературным источникам и ассоциациям с обрядами, символами и маскарадной атрибутикой, в которых масонство находило свое косвенное и преломленное через творчество разных писателей отражение. Н. И. Шубникова-Гусева посвятила множество страниц своей книги «Поэмы Есенина: От “Пророка” до “Черного человека”» (2001) и ряд предшествующих статей изучению источников знакомства Есенина с историей и практикой масонства. Среди них – ознакомление с пьесой В. Г. Шершеневича «Дама в черной перчатке» (1922) про масона де Грильона и мифический заговор председательницы масонской лиги; изучение масонских образов и мотивов в художественной литературе (от Пушкина до Блока и др.); интерес к великим историческим личностям-масонам; чтение трудов по масонской идеологии и покупка книг о мистериях древности для личной библиотеки; знакомство с уникальной коллекцией изданий по масонству в библиотеке издателя А. М. Кожебаткина; беседа с друзьями М. А. Осоргиным и Б. М. Зубаткиным о мистическом знании и розенкрейцерстве; хранение чернильницы с масонским символом – черепом Адама, посещение «масонского клуба». [1708]
«Русского имажинизма Янус»
Одна из задач данного исследования – сместить акцент с личности Есенина в плане инициативы создания рукописно-рисунчатого документа и проявления интереса к масонству на фигуру Мариенгофа. Последовательность создания документа с ведущими надписями рукой Мариенгофа «М’орден имажоров. Фамильный склеп. Мариенгоф» с центральным рисунком надгробия удостоверяет инициативу именно этого имажиниста. Есенинские надписи носят характер последующего вписывания в уже намеченную в основных чертах композицию, что особенно подтверждается применением боковой выноски. Далее к творчеству присоединились другие имажинисты и их друзья.
Возникает вопрос: кто они – истинные хозяева «склепа», тем более «фамильного»? Ведь слово «фамилия» известно с начала XVIII века как заимствование из западноевропейских языков в первоначальном значении «семья», «род». [1709] Термин «семейный» обладает более широким толкованием: например, В. Г. Шершеневич в «Великолепном очевидце» упоминает о «семейной ошибке всех символистов». [1710]
Центральными фигурами «семейного склепа» можно считать двух друзей – Мариенгофа и Есенина, которые в 1919–1921 гг. жили «коммуной» (как тогда было принято, даже «писали за одним столом» и «спали под одним одеялом, чтобы согреться» [1711] ) в Москве по адресу: Богословский пер., д. 3, кв. 46. Сюда же ненадолго возвращался Есенин после свадебного путешествия с А. Дункан в 1923 г., когда там с конца 1921 года (точнее, с осени [1712] ) уже жила А. Б. Никритина – будущая жена Мариенгофа. К описываемому времени друзья были неразлучны: «Есенин организовал нечто вроде “квартирной коммуны”» [1713] и «в ту пору имели общий кошелек»; [1714] являлись совладельцами книжной лавки; содержали литературное кафе «Стойло Пегаса» (практически хозяином считался Есенин); соревновались в освоении разных жанров, причем «большой формы» – теоретической статьи, поэмы, трагедии и др.; посвящали друг другу свои произведения, печатались под одной обложкой и т. д. А. Б. Мариенгоф вспоминал о том «коммунальном» периоде: «Форсили мы // Вдвоем в одних штанах // (Ах, жизнь воспоминаньями мила), // Подумайте: // При градусе тепла // Нам было как в печи // Под ветхим одеялом» и «Давно ли – спрашиваю – песней и вином // Встречали ранний день // На тихом Богословском?» («Воспоминания», 1925). [1715] Н. Г. Полетаев характеризовал имажинистов: «Правда, это были ловкие и хлесткие ребята. Они открыли… кафе “Стойло Пегаса”, открыли свой книжный магазин “Лавка имажинистов” и свое издательство». [1716]
Критик Арсений Авраамов меткой формулой выразился о друзьях-соперниках – «о Есенине – Мариенгофе, русского имажинизма Янусе». [1717] В римской мифологии Янус – божество дверей (ворот), входа и выхода, затем – всякого начала, изображался с двумя лицами, обращенными в прошлое и будущее, откуда возникло выражение «двуликий Янус», позже переосмысленное в лукавого хитреца. [1718]
Известно стремление Есенина к славе: он всегда был чуток к первостепенному размещению собственных стихов, к постановке своего «фамильного имени» в начале сборника, списка лиц или хотя бы по справедливости в алфавитном порядке фамилий (что также позволяло ему опережать Мариенгофа). Есенин даже прекратил печататься в имажинистском журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном» после того, как Мариенгоф расположил поэтов по алфавиту их имен, а не фамилий, как было раньше. Он написал заявление 7 апреля 1924 г. «В правление Ассоциации Вольнодумцев» с текстом: