Апраксинцы
Шрифт:
— А можетъ и отдадутъ, почемъ знаешь; попробуй? «Попытка не пытка, спросъ не бда!»
— Вы меня, Василій едорычъ, можно сказать, съ-измалтства знаете. Крохотнымъ парнишкомъ изъ деревни къ вамъ привезенъ, и вотъ теперь, почитай, безъ трехъ годовъ двадцать лтъ выжилъ; оно, конечно… я не говорю… но все-таки… во всякомъ случа…
И Афанасій запутался.
— Это точно, что и говорить!
— Теперича, можно сказать, я всегда о вашемъ здравіи Бога молю, и уваженіе, значитъ, и почтеніе всегда душевно… И Анна Никитишна, можно сказать,
И снова запутался Афанасій. Онъ все еще не могъ ршиться просить себ въ жены Наташеньку, хотя уже давно ршился на это и планъ совершенно созрлъ въ голов его, недаромъ же онъ большими шагами расхаживалъ по молодцовой. Минуту длилось молчаніе, Таратайкинъ побарабанилъ пальцами по стулу и началъ.
— Вотъ что я теб скажу, Афанасій Иванычъ! я теб сосватаю невсту. Хочешь жениться на моей Наталь, а я тебя не обижу, все что сказалъ, будетъ твое?
Онъ указалъ на счеты. Афанасій тяжело вздохнулъ, какъ-будто только сейчасъ внесъ въ пятый этажъ куль овса. «Слава Богу, самъ предложилъ!» подумалъ онъ и началъ:
— Я, Василій едорычъ, отъ всей души радъ, и самъ имлъ намреніе, но смлости не имлъ. Я, Василій едорычъ, для нихъ, для Натальи Васильенны, готовъ богъ-знаетъ что сдлать, только я не знаю, пойдутъ-ли он за меня, — вотъ у меня борода-съ и все эдакое… конечно, можно подстричь…
Голосъ его сдлался печальнымъ.
— И не балуй! Я потому и отдаю ее за тебя, что ты не лодырь какой-нибудь, не щелкоперъ, а человкъ какъ есть. Что, съ бритымъ-то рыломъ нешто лучше? А на счетъ Натальи не сумлвайся: сказано выдамъ, и выдамъ. Ну, теперь, будущій зятюшка, поцлуемся.
Они обнялись, приказчикъ отеръ съ глаза что-то въ род слезы.
— Только смотри, пока никому ни гугу; знай и молчи! А вотъ теб мое слово, что выдамъ за тебя. Не будь я Василій Таратайкинъ, ежели не выдамъ.
Помилуйте, тятенька! ужъ будьте покойны, соблюду все, какъ слдуетъ.
— Денегъ не нужно теперь?
— Четвертную позвольте! искупить кой-что нужно.
— Ну, ступай съ Богомъ, позови Николая; вотъ теб двадцать пять рублевъ.
Чуть не приплясывая, вышелъ Афанасій отъ хозяина, за дверью радостно потеръ руки, отправился въ кухню и выпилъ ковшъ воды.
Первая аудіенція кончилась, началась вторая. Въ залу вошелъ Николай. Онъ помолился образамъ, поклонился хозяину, всталъ въ довольно почтительномъ отдаленіи, заложа за спину руки и наклонясь корпусомъ немного впередъ.
— За прошлый годъ я теб кладу двсти пятьдесятъ рублевъ, обратился къ нему хозяинъ.
Молодецъ поклонился.
— Забралъ ты двсти тридцать. Транжиришь много! смотри, все на сапоги, да на сапоги; неужто ты на пятьдесятъ рублевъ сапоговъ износилъ? Онъ ткнулъ пальцемъ въ книгу. — Пускай самъ сапожникъ ко мн за деньгами ходитъ, али парнишку присылаетъ, а то вмсто сапожника-то къ полюбовницамъ таскаешь.
— Помилуйте, Василій едорычъ! какъ можно-съ… Оно точно-съ, я три пары въ деревню послалъ…
— Балуешься тоже много; кухарка жалуется; покою не даешь ей, говоритъ… Ежели я что увижу, такъ и въ волосное… Тоже вотъ франтишь, — не къ рылу! Палишь деньги, все папироски въ зубахъ… Вотъ теб двадцать пять рублевъ на праздникъ кладу… Сто двадцать за мной останется.
— Благодарю покорно-съ!.. А вы, Василій едорычъ. Акулин не врьте, мразь баба, она сама ко мн пристаетъ.
— Молчи! ужъ я знаю тебя… Тоже вотъ съ покупателемъ обращенія не имешь, снаровки нтъ; голова не тмъ занята; все дурачества; да пакость на ум. Ну, съ Богомъ! Посылай Гаврилу.
— Василій едорычъ, я, можно сказать, къ вамъ съ почтительною просьбою-съ. Позвольте посл Троицы въ деревню създить.
— Давно-ли былъ?
— Два года не былъ.
— Ну, такъ что-жъ? не жену оставилъ?
— Это точно-съ, только всячески съ родными повидаться…
Таратайкинъ помолчалъ.
— Ладно, позжай только не на долго. И жалованья за это время класть не буду, а вотъ теб десять рублевъ накину.
— Много вамъ благодаренъ-съ! проговорилъ Николай и поклонился хозяину въ поясъ, а между тмъ въ душ обругалъ его.
Кончилась вторая аудіенція. Вошелъ Гаврило. Какъ ни старался онъ придать лицу своему серьезное выраженіе, — никакъ не могъ; его все смшило: и очки на носу хозяина, и его таинственность. Съ нимъ повторилась та-же сцена, что и съ Николаемъ, ему также читались наставленія, но когда дло дошло до кухарки, онъ не выдержалъ и фыркнулъ.
— Ты чего смешься!
— Ничего-съ, у меня насморкъ, Василій едорычъ.
И снова фыркнулъ.
— Ну, ступай дура-голова, ступай забубенный!..
— Покорнйше благодарю-съ!
И онъ вышелъ изъ комнаты, закрывая носъ платкомъ для того, чтобы снова не засмяться.
За нимъ слдовали еще три молодца; одному было замчено, что онъ часто въ баню ходитъ, а другому, что изъ лавки часто отлучается въ ретирадное мсто и когда возвращается оттуда, то приноситъ съ собой водочный запахъ, а третьему, вовсе отказано отъ мста.
— … Ты своимъ пьянствомъ только другихъ портишь! вонъ и едоръ отъ тебя перенялъ; недаромъ же тебя Телятниковъ году не держалъ. Отупай, и приходи завтра за разсчетомъ, закончилъ Таратайкинъ.
— Нтъ ужъ, Василій едорычъ, вы меня сегодня разсчитайте, заговорилъ приказчикъ и всталъ въ ухарскую позу.
— Не дамъ сегодня денегъ, завтра приходи; у меня цле будетъ, — не то ты ихъ пропьешь сегодня.
— Такъ что-жъ, на свои буду пить, не на ваши; вдь вы мн не поднесете?
— Ты еще грубіянить! Ахъ, ты сукинъ котъ, выжига эдакая! да я молодцамъ скажу, такъ они тебя взашеи съ лстницы спровадятъ.
— Вы не ругайтесь, а разсчитайте меня путемъ, и я уйду, стоялъ на своемъ молодецъ.