Апраксинцы
Шрифт:
Уже разсвло, когда разговлись молодцы; чтобы подкрпить себя немного къ завтрешней гулянк, они легли соснуть часочикъ, другой, да и проспали до девяти часовъ — для плебеевъ роскошь не позволительная.
Насталъ первый день пасхи, и начали молодцы жуировать жизнію; въ этотъ день они бываютъ настоящими эпикурейцами, все имъ трынъ-трава, лишь бы попить и пость, прокутить т деньги, которыя далъ на гулянку хозяинъ, да контрибуцію съ конторщиковъ. Куда ни подите въ этотъ день, везд встртите молодцовъ. Въ пассаж, на улицахъ, въ трактирахъ, везд, везд…. то и дло, видите вы ихъ христосовающихся съ собратьями. Да и не одни молодцы гуляютъ въ этотъ день,
Сильно нагрузились разною хмльною дрянью въ первый день пасхи молодцы Таратайкина и уже поздно, еле держась на ногахъ, воротились домой; только старшій молодецъ сохранилъ приличіе и пришелъ къ ужину; онъ иметъ виды на Наташеньку, не даромъ же онъ поднесъ ей сахарное яйцо. У Таратайкина у самаго есть мысль отдать за него свою дочь, онъ уже присматриваетъ для него на Апраксиномъ лавченку и потому пригласилъ его ужинать вмст съ собою.
На второй день праздника большая половина торговцевъ начинаютъ считать свои лавки. Счетъ этотъ продолжается дня три, а иногда четыре; въ это время нтъ продажи, лавки или на половину забраны, или у входа заставлены метлой и скамейкой. Съ пятницы начинается торговля на новый счетъ, а хозяинъ подводитъ итоги и составляетъ баланецъ. Наступаетъ воскресенье; воскресенье — это великій день въ жизни молодцовъ. Въ этотъ день ршается ихъ участь на цлый годъ: мальчики, выслужившіе свой срокъ, длаются приказчиками, одни приказчики остаются на старомъ положеніи, другимъ длается прибавка жалованья, а третьимъ — вовсе отказываютъ отъ мста.
Первый часъ. омино воскресенье. Молодцы Таратайкина торговали только до двнадцати часовъ, до обда, какъ они выражаются, не смотря на то, что обдаютъ въ два часа. Они сейчасъ только возвратились изъ лавки; у нихъ сегодня разсчетъ съ хозяиномъ. Въ какомъ-то томительно-трепетномъ ожиданіи сидятъ они въ молодцовой и лишь изрдка перебрасываются между собою словечкомъ… «Что-то прибавитъ хозяинъ?» думаютъ они.
Одинъ изъ нихъ всталъ со стула, ползъ въ сундукъ и досталъ папиросу.
— Брось, Гаврило, не кури! Ты прежде меня пойдешь къ хозяину, услышитъ. что отъ тебя табакомъ пахнетъ, осердится, да на насъ и нападетъ.
Гаврила только улыбнулся, но этой своей всегдашней улыбкой и положилъ обратно папиросу.
Въ молодцовую вошелъ Ванюшка, мальчикъ, который съ сегодня будетъ считаться приказчикомъ. Онъ уже одтъ не въ отрепьяхъ, какъ-то было недлю тому назадъ, а въ порядочныхъ брюкахъ и въ сюртук изъ хозяйскаго, — подарокъ къ пасх.
— Вишь, собачій сынъ, ужъ теперь не Ванюшка, а Иванъ Иванычъ, говоритъ Гаврила. — Сегодня въ компанію примемъ, такъ угости!
— Хорошо, говоритъ Ванюшка и улыбается той улыбкой, которую можно замтить на губахъ статскаго совтника, когда его назовутъ вашимъ превосходительствомъ.
— Смотри, мн одному полдюжины пива! пристаетъ Гаврила.
— Да оставь, братецъ, право не до того! замчаетъ другой молодецъ, и въ молодцовой снова водворяется тишина; только старшій приказчикъ Афанасій Ивановичъ, подарившій Пашеньк сахарное яйцо, ходитъ изъ угла въ уголъ, да обдумываетъ свой предстоящій великій шагъ жениться на ней.
Приготовлялись молодцы идти къ хозяину; приготовлялся и хозяинъ принять ихъ. Съ какою-то серьезно таинственною миной раскрылъ онъ въ зал ломберный столъ, поставилъ его къ окну и разложилъ на немъ книги и старинные съ обломанными косточками счеты. Для большей важности и торжественности Таратайкинъ расчесалъ и припомадилъ бороду, надлъ новый сюртукъ и осдлалъ свой носъ круглыми очками въ толстой серебряной оправ.
Все готово. Дверь въ спальную заперта на ключъ; любопытство домашнихъ удовлетворено не будетъ. Таратайкинъ вошелъ въ молодцовую. При вход его молодцы повскакали съ мстъ и встали въ почтительную позу, то есть спрятали руки за спину.
— Афанасій Иванычъ, пойдемъ-ка со мной! сказалъ онъ и вышелъ.
Старшій приказчикъ послдовалъ за нимъ; молодцы переглянулись: они въ первый разъ слышали, что онъ назвалъ его по отечеству.
Пришедши въ залу, Таратайкинъ слъ за столъ и подвинулъ къ себ счеты.
— Садись! проговорилъ онъ приказчику.
— Покорнйше благодаримъ, Василій едоровичъ! — постоимъ.
— Садись же, братецъ.
Афанасій прислъ на кончикъ стула.
— Слава Богу, торговля еще не такъ худа, какъ я полагалъ, началъ Таратайкинъ.
Фраза эта повторялась въ каждое омино воскресенье, въ продолженіе двадцатилтняго хозяйствованія.
— Точно такъ-съ! отвчалъ Афанасій, крякнулъ и погладилъ бороду.
— Въ прошломъ году у тебя за мной осталось вотъ сколько.
Таратайкинъ приблизилъ указательный палецъ къ счетамъ и отдлилъ нсколько косточекъ, но цифры не сказалъ; приказчикъ взглянулъ на счеты и проговорилъ:
— Точно такъ-съ…
— За этотъ годъ я теб кладу вотъ столько.
Опять отдлилось нсколько косточекъ.
— Покорнйше благодарю-съ! отвчалъ приказчикъ, всталъ съ мста и поклонился.
— Садись! По книг ты забралъ у меня вотъ сколько. Видишь, осталось вотъ сколько…. Да ты, братъ, Афанасій Иванычъ, теперь пожалуй богаче меня. Хе, хе, хе! засмялся онъ и посмотрлъ въ глаза приказчику.
Афанасій улыбнулся.
— Теперь бы теб только жениться! Что, я думаю, подумываешь?
— Конечно, Василій едорычъ, что же весь вкъ бобылемъ маяться: должно и о судьб подумать. Ужъ это такъ самимъ Богомъ устроено.
— Что говорить! ну, а невста есть на примт?
— То есть и есть, Василій едорычъ, и нтъ-съ.
— Какъ же такъ, а я теб посватать хотлъ. Что же-съ, посватайте! и Афанасій улыбнулся;
Ему было пріятно, какъ коту, которому пощекотали за ухомъ. Онъ понялъ къ чему клонится дло.
Хозяинъ не замтилъ этой улыбки.
— А за ней, братъ, вотъ сколько приданаго!
Таратайкинъ отдлилъ нсколько косточекъ съ тысячной линейки и прибавилъ къ жалованью Афанасья.
— Я больше ничего не желаю: мы люди маленькіе!
— Пять тысячъ кром тряпокъ. Ты братъ ее знаешь: не знаю только нравится-ли она теб?
Молчаніе.
— Я, Василій едорычъ, имю виды на одну двушку и очень он мн нравятся; только не знаю, отдадутъ-ли ее мн, повелъ дло приказчикъ. Онъ уже понялъ, какъ нужно дйствовать и приближался къ цли.