Апраксинцы
Шрифт:
Пришли они однажды изъ лавки и отправились къ хозяину.
— Мы къ вамъ, Ардальонъ Иванычъ, можно сказать, съ чувствительною просьбою, позвольте мн и Никит въ субботу къ Сергію идти, началъ одинъ изъ нихъ: пойдемъ съ вечера, а въ воскресенье часамъ къ пяти вечера безпремнно домой явимся. Время теперь, сами знаете, не бойкое, торговли мало, прогуляемъ воскресенье! такъ ужъ позвольте сходить; пшкомъ думаемъ отправиться.
Подумалъ, подумалъ Берендевъ, потеръ свой животъ и бороду, и согласился. «Видно подъ веселый часъ попали», подумали молодцы, и, сами себ не вря, что желаніе ихъ исполнится, въ поясъ поклонились ему.
— Что-же, по общанію что-ли? спросилъ ихъ хозяинъ.
— Точно такъ-съ, по общанію, отвтили они, и снова поклонились.
Товарищамъ ихъ
— Идете? спросилъ ихъ хозяинъ.
— Идемъ-съ…
— Ну, вотъ, снесите и отъ меня на свчку.
И онъ подалъ молодцу, держащему колбасу, рубль.
— Такъ мы пойдемъ, Ардальонъ Иванычъ?
Хозяинъ промолчалъ.
— А что это съ собой несете? проговорилъ онъ, указывая на бутыль.
Въ это время несчастные молодцы готовы были провалиться сквозь землю; они боялись даже взглянуть другъ на друга. Другіе молодцы, не желавшіе быть зрителями столь раздирающей душу сцены, отправились за перегородку и разлеглись по кроватямъ. Произошло нсколько-секундное молчаніе, наконецъ голову Никиты оснила геніальная мысль и онъ не запинаясь отвтилъ:
— Масло-съ… угоднику несемъ-съ…
— Гмъ, такъ, а покажи-ка его!
— Простое деревянное масло-съ, для лампады несемъ.
И молодецъ попятился. Хозяинъ почти понялъ въ чемъ дло.
— А это что же такое? и онъ указалъ на колбасу.
— Свча-съ! брякнулъ Никита и замолчалъ.
— Фарфоровая али такъ росписная; покажите-ка, что за свчу такую несете? и онъ протянулъ къ ней руку.
Молодецъ безпрекословно отдалъ ему колбасу. Берендевъ вынулъ ее изъ бумаги и понюхалъ. Сцена была комическая, и вмст съ тмъ трагическая: съ одной стороны улыбающееся лицо Берендева, съ другой убитыя ужасомъ лица молодцовъ.
— Теперь дайте мн и масло понюхать… Хорошее масло!
Онъ подбоченился и пристально глядлъ на молодцовъ, которые стояли передъ нимъ какъ мальчишки, которыхъ сбираются счь.
— Такъ, такъ-то вы, мерзавцы эдакіе, по богомольямъ ходите, закричалъ онъ. — Пьянствовать? Кутить? Я вамъ покажу! Подите, отнесите это ко мн въ комнаты, а вы останетесь дома, теперь я васъ не пущу, не буду такимъ дуракомъ. Это все ваши зати, анафемы вы эдакіе! обратился онъ къ чужимъ молодцамъ. Все завтра будетъ извстно вашему хозяину. Задастъ онъ вамъ гонку! Вонъ собачьи дти изъ моей фатеры… А съ вами я раздлаюсь, въ особенности съ тобой Никита…
Гости безъ оглядки выбжали изъ молодцовой, а хозяинъ снова началъ ругаться, и тогда только умолкъ когда перебралъ весь звринецъ ругательныхъ животныхъ.
— Вы у меня, мерзавцы, будете помнить этотъ день! закончилъ онъ и вышелъ изъ молодцовой.
Молодцы молчали; наконецъ Никита слъ на стулъ, покачалъ головой, махнулъ рукой и проговорилъ:
— Ужъ не жалко мн того, что мы дома остались, а водку-то я жалю; такъ прахомъ и пошла вся четверть. Два рубля кровныхъ денегъ загубилъ, вдь самъ бестія всю бутыль вылопаетъ. Ахъ ты, чортъ тебя побери, Ардальонъ Иванычъ, не вовремя ты лшій подвернулся! И онъ замолчалъ.
Что-же длаютъ молодцы дома въ лтніе вечера, когда придутъ изъ лавки? спроситъ, можетъ быть, читатель.
Да ничего, посидятъ, поужинаютъ, начнутъ звать, да и залягутъ на боковую. Впрочемъ неугодно-ли вамъ самимъ посмотрть, что они длаютъ въ свободное отъ занятій время и прослдить два, три часа ихъ жизни. Заглянемте хоть въ молодцовую Черешнева.
Молодцовая — небольшая комната о двухъ окнахъ. На одномъ изъ нихъ стоятъ два горшка герани и банка съ мыльной водой, покрытая кускомъ чернаго хлба съ сдланной посреди дырочкой — ловушка для мухъ; а подъ другимъ окномъ прившена клтка съ чижомъ. По стнамъ кровати съ подушками въ ситцевыхъ наволочкахъ и съ таковыми же одялами, изъ которыхъ мстами видны лохмотья ваты. Надъ одной кроватью виситъ гитара и картинки, изображающія полногрудую барышню съ голубкомъ въ рукахъ, и пьянаго мужика въ красной рубах, валяющагося на желтой земл передъ розовымъ питейнымъ домомъ съ зеленою крышею, котораго подымаетъ городовой. На покоробившемся отъ времени шкапу, съ притономъ клоповъ всхъ калибровъ, стоятъ шляпы и помадная банка съ кисточкой, служащая вмсто бритвеннаго прибора. Недалеко отъ шкафа на комод, надъ которымъ понщается маленькое загаженное мухами зеркальце, лежатъ платяная и головная щетки, послдняя пріобртшая мохнатость отъ волосъ, вырванныхъ изъ тхъ головъ, къ которымъ она имла счастіе прикасаться, да дв книги: «Черный гробъ и кровавая звзда» и «Полный псенникъ.» У окна столъ и нсколько стульевъ сомнительной прочности. Въ углу висятъ образа съ заткнутой за ними запыленной вербой; передъ ними горитъ лампада, съ прившенной подъ нею цлой ниткой фарфоровыхъ и сахарныхъ яицъ.
Десятый часъ вечера. Молодцы только-что сейчасъ возвратились изъ лавки. Вс они одты въ халаты, которыми обыкновенно снабжаютъ ихъ татары или на промнъ стараго платья, или за два съ полтиной, и въ туфли съ совершенно оторванными задками. Быть въ халат и туфляхъ по вечерамъ у нихъ обыкновеніе: и платье не носится, да и хозяинъ спокоенъ, — въ этомъ наряд молодецъ никуда уже не отлучится изъ квартиры.
Трое молодцовъ сидятъ у окна и сбираются играть въ три листа. Они подбираютъ подъ масть карты.
— Винновой крали нтъ, говоритъ одинъ изъ нихъ:- да это ничего, крестовая двойка кралею будетъ, значитъ за фальку пойдетъ.
Иванъ, молодой человкъ съ закрученными усами, обладатель книгъ лежащихъ на комод, сидитъ съ гитарою въ рукахъ и ораторствуетъ.
— Знаете братцы, сегодня Степанъ Соницынскій чуть не влопался. Стоитъ, знаете, на порог у лавки, а я напротивъ его, вдругъ бжитъ какая-то штучка, а Степанъ посмотрлъ на нее, мигаетъ мн, да и говоритъ: Иванъ, вершай! Смотрю я, а она поровнялась съ нимъ, да и шепчетъ: «здравствуйте, Степанъ едорычъ»! Какъ, я говорю, разв ужъ у васъ того? «Какъ же, говоритъ, на мази дло»; да знаете, не запримтился, а евонный-то хозяинъ сзади стоитъ. Запужался Степка. просто въ лиц измнился малый. А самъ-то какъ на него посмотрлъ, что у меня вчуж мурашки по тлу забгали.
— Что за важное дло, что только посмотрлъ? Нтъ, братъ, у нихъ житье важное, не въ примръ лучше нашинскаго, возразилъ Тихонъ, мужчина лтъ тридцати съ рдкой, клинистой, какъ-будто выденной молью бородкой. — О святой всмъ молодцамъ праздничныхъ дали, Чихова въ деревню отпустилъ, а у насъ что? Онъ началъ говорить тише. — Хоть-бы теперича меня призвалъ самъ при разсчет. «Вотъ, говоритъ, Тихонъ, я тобой доволенъ, вотъ ты, говоритъ, забралъ у меня столько-то, а за мной имешь сто пятьдесятъ рублевъ; служи, говоритъ, я тебя не оставлю!» Я ему въ ноги. Иванъ Васильичъ, говорю, не оставьте! позвольте въ деревню създить, такъ ужъ нельзя-ли моихъ-то деньжонокъ рублевъ пятьдесятъ мн выдать? Какъ напустился на меня; «Это что? говоритъ, прошлымъ лтомъ здилъ, нонече опять?» Нтъ, говорю, три года не былъ. «Куда теб пятьдесятъ, пятнадцати довольно?» Жен, говорю, да своимъ гостинца свезть нужно. Вдь, не далъ: «избалуешься, говоритъ, у меня цле будетъ, не бойся не пропадетъ, а вотъ теб двадцать рублевъ бери!» Ну, посудите, братцы, какъ мн съ этими деньгами въ деревню хать, да тутъ и понюхать не хватитъ! Я просить: затопалъ на меня, залаялся и выпихалъ изъ горницы.