Апраксинцы
Шрифт:
— Смотри, чтобъ у васъ чего не лопнуло, да насъ не убило, отвтила Матрешенька.
Часамъ къ одиннадцати все было готово къ отъзду. У подъзда стояла четверомстная карета; семейство Крыжовникова въ нее усаживалось. На эту церемонію смотрли изъ оконъ жильцы, лаяла дворовая собака на ноги лошадей, да водовозъ осматривалъ колесо кареты съ такимъ вниманіемъ, какъ будто онъ первый разъ въ жизни видлъ колеса.
Первый влзъ въ карету Евстигней Егорычъ и поставилъ себ въ ноги корзину съ бутылками настоекъ, за нимъ Пелагея Степановна, держа
— Мн, тятенька, нтъ мста, я извозчика возьму, проговорилъ стоящій у дверецъ кареты Гарася.
— Врешь, будетъ мсто. Зачмъ деньги понапрасну тратить. Заклинивай вонъ ихъ, и Евстигней Егорычъ указалъ на Манечку и ея подругу.
— Что вы, папенька, онъ насъ изомнетъ совсмъ, и безъ него тсно.
— Не сахарная, не растаешь! Заклинивай Гарася!
И Гарася заклинилъ ихъ, то есть слъ въ середину.
— Вс-ли сли?
— Я слъ-съ, откликнулся съ козелъ Гаврюшка, держащій въ объятіяхъ самоваръ; поставить его было некуда, на козлахъ стояли дв корзины съ състными припасами и съ посудой.
— Ну, трогай!
Извозчикъ хлестнулъ по лошадямъ.
— Стойте! закричала, выбжавъ на крыльцо, кухарка. — Кофейникъ и коверъ забыли!
— Клади на козлы!
— Да здсь мста нтъ, проговорилъ извозчикъ.
— Ну, давай въ карету.
Въ исход перваго часа Охтенское кладбище было запружено народомъ. Сторожъ и городовые отгоняли отъ воротъ экипажи, нищіе пли стихи, изъ которыхъ ршительно нельзя было понять ни одного слова.
Какой-то отставной солдатъ, въ род сторожа, въ присутственномъ мст, съ ребенкомъ на лвой рук и съ огромнымъ краснымъ демикатоновымъ зонтикомъ въ правой, стоялъ у лавки, гд продавались кресты, вензеля и гирлянды изъ цвтовъ. Его жена покупала внокъ изъ моху съ бумажными розанами.
— Да что въ немъ? смотри, весь плшивый, говорила она, вертя въ рукахъ внокъ, — и травки-то пожаллъ… За что полтину-то хочешь?
— Помилуйте, чмъ же плшивый? Вы взгляните хорошенько, внокъ, внокъ, хоть на генеральскую могилу, такъ не стыдно повсить — уврялъ торговецъ.
— Ну, бери четвертакъ…
— Что вы, какъ возможно!
— Ну пойдемъ, что ли, — говорилъ супругъ; тамъ дальше еще будутъ внки, купишь.
— Послушайте! пожалуйте! позвольте! желаете за тридцать копекъ?
— Нтъ, нтъ!
— Хорошо извольте!
Въ первомъ разряд, въ одномъ палисад даже были замтны два офиціанта въ блыхъ галстукахъ и хлопали бутылки шампанскаго. Немного подале какая-то купчиха, повязанная шелковой косынкой и въ брилліантовыхъ серьгахъ, подавала чрезъ ршетку старух нищей копйку и говорила:
— Помяни за упокой: Афанасія, Петра, Анну, Пелагею, Григорія, двухъ Ивановъ и…. Иванъ Меркулычъ, Надежды-то Ивановны мужа звали? — обратилась она къ супругу.
— Прокломъ…
— И Прокла… добавила она старух.
— Никифоровъ далъ тридцать копекъ, Горшковъ сорокъ, я четвертакъ и ты полтину, значитъ, рубль сорокъ пять, — разговариваютъ проходящіе два писаря, — теперь разочти, мы купимъ три полштофа водки, а на остальное тамъ чего-нибудь.
— А для дамъ?
— Анна едоровна, ничего — пьетъ, а для Пашеньки бутылку меду купимъ. Ты пойми, что чрезъ это они насъ пирогомъ угостятъ.
— Пойдемъ туда, въ шестой разрядъ; тамъ, братъ, иногда бываетъ очень много хорошенькихъ, — сольемся съ народомъ, говоритъ на ходу какой-то бородатый господинъ въ пенсне своему товарищу офицеру.
— Ваше превосходительство, сіятельство, благородіе, господинъ офицеръ генералъ, полковникъ, подайте сиротк на хлбъ! кричитъ имъ въ слдъ подпрыгивая, босоногая двчонка.
Офицеръ улыбается, услыша себ такой громкій титулъ, останавливается и подаетъ ей серебряную монету.
У Крыжовниковыхъ, также какъ и у прочихъ, шло поминовеніе родственниковъ. Въ полисад на могилахъ былъ разостланъ коверъ, половина котораго была покрыта скатертью; на ней помщалась чашка съ кутъей, закуска, графинъ водки и бутылка хересу.
Пелагея Степановна суетилась. разставляя чашки. Въ углу мальчишка раздувалъ самоваръ сапогомъ. Евстигней Егорычъ сидлъ съ какимъ-то знакомымъ на скамейк и жарко о чемъ-то разговаривалъ; предъ ними стояли дв рюмки водки. Манечка и Матрешенька смотрли на проходящихъ.
— Матрешенька, смотри, идетъ офицерикъ; какой миленькій! — шепчетъ Манечка своей подруг;- онъ со мной танцовалъ на свадьб у Бабкиныхъ; и посл все меня преслдовалъ, даже въ церковь къ Іоанну Предтеч ходилъ. Бывало, такъ умильно смотритъ на меня, что страсти! Ахъ, Боже мой, онъ кланяется! не хорошо, — я не буду ему кланяться.
Что ты говоришь, Маня? — разв это офицеръ, это писарь.
— Неправда, онъ мн самъ сказалъ, что онъ офицеръ.
— Да онъ тогда былъ въ офицерскомъ плать; а потомъ подъ конецъ бала напился и въ пьяномъ вид самъ проговорился дяденьк, что онъ не офицеръ, а писарь, и офицерское платье такъ надлъ, чтобъ пріятное обращеніе съ двицами имть.
— Здравствуйте родные! закивала головою изъ проходящей мимо толпы женщина въ канаусовомъ плать и терновомъ платк, и тотчасъ же приблизилась къ полисаду Крыжовниковыхъ. — Впустите, отворите калитку-то, кажется не чужая!
— Ахъ, здравствуй, Ивановна! проговорила Пелагея Степановна, впуская ее.
— Все-ли вы здоровы, моя родная? спросила Ивановна и, отеревъ платкомъ губы, троекратно со щеки на щеку поцловалась съ нею.
— По немножку.
— По немножку лучше всего… Здравствуйте двицы красныя! И она также поцловалась съ Матрешенькой и Манечкой. — Жди и дождешься, женихъ сегодня мимо полисаду пройдетъ… таинственно шепнула она Манечк. — Ну, а ты что купецъ?.. охъ, какой грозный стоитъ и не ухмыльнется; ужъ ныншнюю зимку оженю, оженю, непремнно оженю; полно теб холостымъ-то бгать.