Апраксинцы
Шрифт:
— Да ужъ что говорить! аспидъ, а не человкъ! хладнокровно замтилъ Иванъ, началъ потихоньку брянчать на гитар и заплъ дребезжащимъ теноркомъ:
«Сердце ноетъ, духъ томится.»
Пропвъ этотъ стихъ два раза, онъ сейчасъ же измнилъ свой голосъ въ басъ, предварительно стянувъ ротъ въ одну точку, какъ-будто хотлъ свистнуть и продолжалъ:
«Гд любезная моя?
Ай нтъ ея, ай нтъ ея!
Ай нтъ ея!»
— Не могу! проговорилъ онъ, сорвавшись.
—
У окна сидли двое и играли въ шашки.
— Дамка, проговорилъ одинъ.
— И у насъ.
— А я ее съмъ! Сълъ, да и фукь! — не звай!
— Мы, братецъ, безъ фуку играли. Поставь!
— Для чего?
— Такъ поставь!
— Нтъ, братъ, отдумать. Шалишь!
— Ну, ну, ходи!
— Разъ.
— Два. А вотъ и заперъ въ двухъ мстахъ; ребята, въ двухъ мстахъ заперъ! припасай три копйки!
— За что? да ты рукавомъ двигаешь!
— Нтъ, братъ, Тихонъ, давай три копйки!
— Ну, бери; подавись ими! Чортъ съ тобой! Не хочу больше играть!
— А коли ты ругаешься, возьми твои три копйки, къ гробу на свчку пригодятся!
— Ну, ребята! вотъ сегодня смялись на линіи, такъ смялись, началъ Никифоръ, парень лтъ двадцати двухъ:- Гришуха Порховской, вотъ что съ пасхи къ нему присталъ [17], стоитъ на порог, да пьетъ чай, а Боберъ-квасникъ мимо идетъ: «кваску, говоритъ, не хочешь-ли?» А Гришуха его и ну дразнить: «на билліард продулъ пять цлковыхъ, да сукно продралъ — три, — восемь». Боберъ смерть этого не любитъ, ругаться сталъ, ругаетъ его на чемъ свтъ стоитъ; а Гришуха знай его дразнитъ, да аршиномъ будто шара длаетъ. Разозлился Боберъ, поставилъ кувшинъ къ сторонк, да какъ бросится на Гришку, вцпился, да и ну таскать, — насилу отняли, какъ. зврь дикій разсвирплъ!
Иванъ напвалъ другую псню:
«Было дло подъ Полтавой,
Дло славное, друзья!
Мы дрались тогда со Шведомъ
Подъ знаменами Петра.»
Послдній стихъ онъ кончалъ по-солдатски: то-есть скороговоркой, какъ-бы отрубя.
Но здсь случилось маленькое обстоятельство, которое на время прервало вс занятія. Въ сосдней комнат заскрипли чьи-то сапоги, и вскор на порог появился хозяинъ, толстый мужчина съ бородой и въ длиннополомъ сюртук, застегнутомъ на пуговицы. Увидя его, молодцы повскакали съ мстъ. Иванъ спряталъ за собой гитару и прижался къ шкафу, только такъ неловко, что на ней съ трескомъ лопнула струна; Тихонъ началъ ковырять у себя въ носу, а Никифоръ дышалъ на стекло окна и выводилъ по немъ пальцемъ какіе-то вавилоны. Обозрвъ своимъ грознымъ окомъ плебеевъ, хозяинъ проговорилъ:
— Все глупостями занимаетесь! нтъ, чтобы дломъ заняться.
Онъ сказалъ это такъ; чтобы показать всю безнравственность ихъ поступка, въ сущности же онъ и самъ не зналъ, чмъ они должны были заняться.
— На воскресенье это музыку играть, да псни бсовскіе пть! что вы басурманы что-ли? Нмцы вы? Чего развозились? Это все твои зати! обратился онъ къ Ивану, который прижался къ шкафу еще крпче прежняго, отчего началъ трещать даже и самый остовъ гитары.
— Книгъ накупили! продолжалъ хозяинъ, подходя къ комоду, на которомъ лежали «Черный гробъ и кровавая звзда» и «Псенникъ:- и безъ того головы пусты, а то еще вздоромъ ихъ набивать! Чтобъ не было ихъ! а то вс въ печь побросаю.» Слышите! добавилъ онъ и съ сознаніемъ собственнаго достоинства и власти вышелъ изъ комнаты.
Вс начали приходить въ себя.
— Откуда его дьявола принесло, началъ Тихонъ:- какъ кошка подкрался.
— Струментъ-то только черезъ него окаяннаго испортилъ, говорилъ Иванъ.
— Это все едька, бестія виноватъ; сидитъ въ кухн, видитъ, что хозяинъ пришелъ, — нтъ чтобы сказать.
едька въ затрапезномъ халат вошелъ въ молодцовую.
— Что ты пострленокъ не сказалъ, что хозяинъ пришелъ? говоритъ Никифоръ, завертывая ему курочку.
— Да меня тутъ не было, я въ аптеку бгалъ, Аграфена Ивановна посылали за миндальнымъ масломъ; у нихъ поганая муха губу укусила, говорилъ мальчикъ чуть не плача.
— Хозяйскіе сапоги чистилъ?
— Нтъ еще! сейчасъ только изъ аптеки прибжалъ.
— А Ванюшка гд?
— Съ Семеномъ блье катаетъ.
— Обери наши сапоги, да вычисти скорй; а посл Сенька съ Ванющкой придутъ, такъ подсобятъ. Да смотри-же чище, а то я тебя пострленка! Пошелъ живй!
И ловко данный подзатыльникъ послалъ уставшаго мальчика, въ кухню.
Читатель! посл тринадцатичасоваго стоянія въ лавк вычистить шесть, семь паръ хозяйскихъ и молодцовскихъ сапоговъ — работа не легкая!
Отъ нечего длать Иванъ и Никифоръ начали глядть въ окно на дворъ. Видъ былъ великолпный: помойная и навозная ямы и двери сарая и конюшни. Молодцы созерцали играющихъ въ бабки мастеровыхъ мальчишекъ и плевали на нихъ; т ругались.
— Жохъ!
— Врешъ, ничка! слышались голоса.
— Жохъ, ей-ей жохъ, погляди! Видишь?…
Мальчишки разодрались.
— Хорошенько его, рыжій, хорошенько! кричалъ Иванъ. — Подъ ногу его, подъ ногу!
Никифоръ сбгалъ въ конюшню, принесъ ковшъ воды и окатилъ мальчишекъ. Минутъ пять была слышна брань и маленькіе камушки влетали въ комнату.
Въ молодцовой начали накрывать на столъ ужинать.
— Не худобы, знаете, господа, того… калдыкнутъ [18], предложилъ Василій, у котораго по носу и глазамъ можно было догадаться объ его слабости. — Иванъ, стань-ка у дверей!
Онъ вынулъ изъ шкафа бутылку, которая была тщательно заложена брюками и другимъ платьемъ.
— Душа — мра, изъ горлышка! и самъ подалъ примръ.
Вс пили кром Петра, молодаго парня, съ пасхи только вышедшаго въ приказчики и Тихона.
Сли за столъ. Кухарка, молодая деревенская баба, подавала щи и кашу. Никифоръ безцеремонно обнялъ ее за талію.
— Незамай! что балуешь-то! Вотъ какъ оболью щамъ-то, такъ будешь знать. Говорю, оставь! а то ей-ей, бльмы выцарапаю!
«Вспомни, вспомни ты, любезна
Нашу прежнюю любовь!»
Продекламировалъ Иванъ и щипнулъ кухарку.
— Ты туда же, о чтобъ васъ!… Нтъ на васъ угомону, ну вотъ-те Христосъ, хозяину буду жаловаться! отбивалась та.
— Что-жъ ты брыкаешься-то, убудетъ что-ли тебя? сказалъ Никифоръ и принялся сть кашу.
Ужинъ кончился. Молодцы начали ложиться спать; они спали по двое на одной кровати.