Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Я множество дорог оставил за спиною, И плачут многие, разлучены со мною. Судьба гнала меня из края в край вселенной, Но братьев чистоты любил я неизменно. Друзьями стали мне года разлук с друзьями. О расставания, когда расстанусь с вами?

* * *

Восковая свеча золотого отлива Пред лицом огорчений, как я, терпелива. Долго будет она улыбаться тебе, Хоть она умирает, покорна судьбе. И без слов говорит она: «Люди, не верьте, Что я плачу от страха в предвиденье смерти. Разве так иногда не бывает у вас, Что покатятся слезы от смеха из глаз?»

* * *

Скажи мне, за что ты не любить моей седины, Постой, оглянись, я за нею не знаю вины. Быть может, за то, что она – как свечение дня, Как жемчуг в устах? Почему ты бежишь от меня? Скажи мне: достоинство юности разве не в том, Что мы красотой и приятностью внешней зовем,- В ее вероломстве, ошибках, кудрях, что черны, Как черная доля разумной моей седины?

* * *

Я получил письмо, где каждой строчки вязь Жемчужной ниткою среди других вилась. «Рука писавшего,- промолвил я,- как туча: То радость, то беду она сулит, могуча. Как письменами лист украсила она, Когда ее дожди смывают письмена?» «Повелевающий

высотами земными,- Так отвечали мне,- как хочет правит ими». Величье подвига великих не страшит. Из доброты своей извлек Абу-ль-Вахид Счастливый белый день, и черной ночи строки Легко украсили простор его широкий.

* * *

Горделивые души склонились к ногам Беспощадных времен, угрожающих нам. Даже капля единая слезного яда Опьяняет сильнее, чем сок винограда. О душа моя, жизни твоей не губя, Смерть не тронула крыльями только тебя. Поражают врага и копьем тростниковым. Сердце кровоточит, уязвленное словом. Подгоняя своих жеребят, облака Шли на копья трепещущего тростника, Или то негритянки ходили кругами, Потрясая под гром золотыми жезлами? Если кто-нибудь зло на меня затаит, Я, провидя коварство, уйду от обид, Потому что мои аваджийские кони И верблюды мои не боятся погони.

* * *

Кто купит кольчугу? По кромке кольчуга моя Тверда и подобна застывшему срезу ручья. Кошель за седлом, где в походе хранится она,- Как чаша, которая влаги прохладной полна. Расщедрится кесарь и князю пошлет ее в дар. Владельцу ее смертоносный не страшен удар. Он сердцем влечется к струящимся кольцам ее И пить не желает: ее красота – как питье. Меня заставляет расстаться с кольчугой моей Желанье одаривать хлебом голодных людей.

* * *

Она и в знойный день была как сад тенистый, Который Сириус поит водою чистой. Я приоткрыл суму с кольчугою моей, Что всадника в седле на перст один длинней. Увидела она кольчугу и сначала Сережки из ушей и золото бросала, Потом запястья мне и кольца принесла. Кольчуга все-таки дороже мне была. Отец твой мне сулил своих верблюдов стадо И лучшего коня, но я сказал: не надо. Мужчине продал бы – и то кольчуге срам. Неужто женщине теперь ее продам? Хотела опоить вином темно-багряным, Чтоб легче было ей кольчугу взять обманом. Я не пригубил бы и чаши тех времен, Когда своей лозой гордился Вавилон. Ресницы подыми, весна уже в начале, И голуби весны окрест заворковали. Мне самому еще кольчуга по плечу, Когда я пастухам на выручку лечу. Сулейму бедную одна томит остуда, Что ни жиринки нет в горбу ее верблюда. Забудь о нем и взор на мне останови: Я вяну, как побег. Я гибну от любви. Она пугливее и осторожней лани, Убежище ее – в тенистой аладжане. Когда от Йемена к нам облака идут, Найдет обильный корм на пастбище верблюд.

* * *

Я знаю, что того, кто завершил свой путь, Нельзя ни пением, ни воплями вернуть. Мне весть печальная, услышанная ныне, Как радостная весть о новой благостыне. Кто может мне сказать: голубка средь ветвей Поет о горестях иль радости своей? Источен щит земли могилами, и надо Считать их множество с возникновенья ада. Да будет легок шаг идущего! Покой Тела истлевшие вкушают под стопой. Хоть наших пращуров и след исчез мгновенный, Не должно оскорблять их памяти священной. Пускай по воздуху пройдет твоя тропа, Чтоб гордо не топтать людские черепа. В иной могиле смерть двух мертвецов сводила, И радовалась их различию могила. Но где один костяк и где другой костяк, Спустя столетие не различить никак. Созвездья севера поведать нам попросим - Как много повидать прохожих довелось им, В который раз они зардели в горней мгле, Указывая путь бредущим по земле? Изнеможение земная жизнь приносит, И я дивлюсь тому, кто долголетья просит. Печаль в тот час, когда несут к могиле нас, Сильнее радости в наш изначальный час. Для вечной жизни мы сотворены из глины, И наша цель не в том, чтоб сгинуть в час кончины: Мы только дом труда меняем все подряд На темный дом скорбей иль светлый дом отрад. Смерть – это мирный сон, отдохновенье плоти, А жизнь – бессонницаг пристрастная к заботе. Воркуйте, голуби, и пусть ваш хор сулит Освобождение от горя и обид. Благословенное вас молоко вскормило, В надежном дружестве благая ваша сила. Вы помните того, кто был еще не стар, Когда в могильный мрак сошел Йад ибн Низар. Пока вы носите на шее ожерелье, Вам, голуби, милей не горе, а веселье. Но песни счастья – прочь, и украшенья – прочь! Одежды черные пусть вам одолжит ночь, И, в них на сборище печальное отправясь, Вы причитайте в лад рыданиям красавиц. Рок посетил его, и завершил свой круг Мудрец Абу Хамза, умеренности друг, Муж, потрудившийся для толка Нуамана Успешной, чем Зияд с его хвалою рьяной. Великий златоуст, он мог бы силой слов Преобразить в ягнят кровелюбивых львов. Правдиво передав священные сказанья, Он заслужил трудом доверье и признанье. Отшельником он жил, в науки погружен, Хадисы древние умом поверил он И, над писанием склоняясь неустанно, Опустошил пером колодец свой стеклянный. Он видел в золоте приманку суеты, И не могло оно привлечь его персты. Ближайшие друзья Абу Хамзы, вы, двое, Прощание как снедь возьмите в путь с собою. Слезами чистыми омойте милый прах, Могилу выройте в сочувственных сердцах. На что покойному халат золототканый? Да станут саваном страницы из Корана! Пусть восхваления идут за мертвым вслед, А не рыдания, в которых смысла нет. Что пользы – горевать! Уже остывшей плоти Вы никаким путем на помопдь не придете. Когда отчаяньем рассудок помрачен, На средства мнимые рассчитывает он. К молитве опоздав, так Сулейман когда-то Своих коней хлестал, унынием объятый, А он, как сура «Сад» нам говорит о нем, Для духов и царей был истинным царем. Не верил людям царь и сына счел за благо Предать ветрам, чтоб те его поили влагой. Он убедил себя, что день судьбы настал, И сыну своему спасения искал, Но бездыханный прах судьба во время оно Повергла на ступень родительского тропа. В могиле, без меня, лишенному забот, Тебе, мой друг, тяжел земли сыпучий гнет. Врач заявил, что он ничем помочь не может. Твои ученики тебя не потревожат. Горюющий затих и понял, что сюда Не возвратишься ты до Страшного суда. Кто по ночам не спал, заснул сегодня поздно, Но и во сне глаза горят от соли слезной. Сын благостной семьи, без сожалений ты Покинул шлюху-жизнь у гробовой плиты. Переломить тебя и смерть сама не в силе. Как верный меч в ножнах, лежи в своей могиле! Мне жаль, что времени безумный произвол Смесит в одно стопы и шеи гордый ствол. Ты с юностью дружил. Она была готова Уйти, но друга ты не пожелал другого, Затем, что верности нарушить ты не мог, А верность – мужества и доблести залог. Ты рано дни свои растратил дорогие. Уж лучше

был бы ты скупее, как другие! О уходящие! Кто в мире лучше вас? И кто достойнее дождя в рассветный час, Достойнее стихов, исполненных печали, Что смыть бы тушь могли, когда б слезами стали? Сатурн свиданию со смертью обречен, Хоть выше всех планет в круговращенье он. Дыханье перемен погасит Марс кровавый, На небе высоко встающий в блеске славы, Плеяды разлучит, хоть был до этих пор Единством их пленен любующийся взор. Пусть брат покойного своим врагам на зависть Еще сто лет живет, с великим горем справясь, Пусть одолеют скорбь в разлуке сыновья И раны заживят под солнцем бытия! Когда из моря мне напиться не хватило, Бессильна мне помочь ручья скупая сила. Как разрушению подвержен каждый дом - И свитый голубем, и сложенный царем, Мы все умрем равно, и не дворца громадой, А тенью дерева довольствоваться надо. По воле суеты не молкнет спор, и вот Один приводит зло, другой к добру зовет. Но те хулители, смущающие ближних,- Животные, чья плоть бездушна, как булыжник. Разумен только тот, кто правде друг и брат, Кто бытию не лжет, несущему распад.

* * *

Тебе, рыдающий, не лучше ль терпеливо Ждать возвращения огня в твое огниво? Тот, кто унынию подвержен в скорбный час, Способен лишь на то, чтоб слезы лить из глаз. Но не жалейте слез над гробом Джаафара: Из жителей земли никто ему не пара. Когда мы восхвалить достоинство хотим, Всего уместнее одно сравнить с другим. Благоуханьем роз не стал бы славен прежде, Чем дерево кулям раскрыло листья в Неджде. Неодинаково скорбит о друге друг - Один в минуты встреч, другой в часы разлук. Блаженно спящая покоится зеница, Но устает, когда бессонницей томится. Терзайся, если жизнь у гробовой плиты И мог бы выкупить, да поскупился ты. Звезда высокая, блуждающим в пустыне Он путь указывал – и закатился ныне. Он ближе, чем рука – руке, и навсегда Останется теперь далеким, как звезда. Рок, исполняющий жестокие угрозы, Испепеляющий обещанные розы, Какой обновы ты не превратил в старье? Кто выжил, испытав нашествие твое? Ты гордого орла хватаешь выше тучи, Ты дикого козла свергаешь с горной кручи. И благородному и подлому – свой срок, Но смоет их равно могучий твой поток. От знаний пользы нет, ум – тягостное бремя, Неразумение доходней в наше время, И опыт жизненный к спасенью от невзгод В уединение разумного зовет. Но, как язычники кумирам рукотворным, Так сердце молится своим страстям тлетворным. Приучен к бедствиям течением времен, Я радуюсь цепям, которым обречен. Когда бы стоимость себе мы знали сами, Не похвалялся бы хозяин пред рабами. Мы – деньги мелкие, мы – жалкая казна, Нас тратят, как хотят, дурные времена. Вчерашний день еще совсем недавно прожит, Но выкормыш земли вернуть его не может. Младенцу малому при тождестве могил Уподобляется мудрец в расцвете сил. И все равно теперь лежащему в могиле - Под брань иль похвалы его похоронили. Когда приходит смерть, равно бессилен тот, Кто одинок, и тот, кто воинство ведет. Потомка своего иль пращура хороним, Равно мы слезы льем, печалимся и стонем. Зачем же у детей, рождая их на свет, Мы отымаем то, чего добился дед? К почету следует идти дорогой правой, А мы наследственной довольствуемся славой. Когда б врожденных свойств лишился человек. Богач в ничтожестве влачил бы жалкий век. По маю месяцу скорбит душа людская, А нужен ей не май, а только розы мая. Мы просим господа с небес, как благодать, Жизнь долголетнюю любимым ниспослать. Нам сердце веселят влачащиеся годы, Хоть и сулят они обиды и невзгоды. Кто человеку враг? Его душа и плоть. От воинов твоих избави нас, господь! Беда влюбленному от собственного пыла, Мечу булатному – от верного точила. Те, что румянец щек от ласки берегли, Покорно падают в объятия земли И терпят гнет ее, а мы и не успели Забыть их жалобу на тяжесть ожерелий. О, если б жаждущий, склоняясь над ключом, Заране видел смерть, змеящуюся в нем! Храбрец, чьей волею дорогами погони Стремились красные и вороные кони, Муж, океан войны в испытанном седле Пересекавший вплавь на горестной земле, Муж, для которого был как удар в лицо Удар, чуть тронувший его брони кольцо, Могучий муж – в бою, и нет врага в округе, Способного копьем достичь его кольчуги. Удары сыплются, растет их быстрый счет: Так счетчик-фокусник число к числу кладет. В один кратчайший миг, а может быть, быстрее Он войско повернул десницею своею. Но тут коварный рок спешит врагам помочь И день блистательный преображает в ночь. О брат погибшего под бурный гул сраженья! Пять сыновей его – порука утешенья. Беда пришла к тебе терпенье вымогать; Не отдавай его, оно тебе под стать. На бога уповай, затем что он, единый, Источник истинный отрады и кручины. От смерти не уйдут и превратятся в прах Копье в чехле своем и меч в своих ножнах. Кто и мечтать не мог при жизни о покое, Вкушает под землей забвение благое. И как находит лев жилье в лесу густом, Так солнце истины да внидет в каждый дом.

* * *

Человек благородный везде отщепенец Для своих соплеменников и соплеменниц,- Он вином темно-красным их не угощает И неопытных девственниц не обольщает. Наилучшая доля на свете – смиренье: Даже хлеб наш несытный – благое даренье Рассыпается пеплом сгоревшая младость, И чертоги средь звезд человеку не в радость На любовь я отвечу любовью по чести, Буду льстить, и любовь ослабеет от лести. Завершается детство к пятнадцатилетью, К сорока увлеченья не кажутся сетью. Ты навряд ли доволен одеждой простою, Но глупцом прослывешь без абап зимою. Возрастает на этой земле каменистой Защищенный шипами терновник душистый. Нет еще окончанья Адамову роду, Но женитьбой свою не связал я свободу. Амр зевает, и Халид зевнул большеротый, Но меня миновала зараза зевоты. Крылья знаний меня от людей отлучили, Я увидел, что люди – подобие пыли. Опален мой камыш и подернут золою, И теперь я бессилен исправить былое. Пред судьбою склоняется лев, не противясь, Держит страх куропатку степную, как привязь. Радва и не заметила воинств на склонах, А Куба захлебнулась в походных знаменах. Преступленье свершает отец, порождая - Все равно – мудреца иль правителя края; Чем твой сын даровитей, тем выше преграда Между вами, тем больше в душе его яда: Тьмы загадок на сына обрушил ты разом, Над которыми тщетно терзается разум. Днем и ночью писателей алчная стая Завывает, к обману людей призывая. Смерть таится средь скал и в долинах просторных И на поиски жертв посылает дозорных. Лев дрожит, если близко мечи зазвенели. Как судьбы не страшиться пугливой газели?

* * *

Молюсь молитвой лицемера, прости, мой боже! Но лицемерие и вера – одно и то же. Порою человек бывает приятен с виду, А слово молвив, заставляет глотать обиду. Твердить без веры божье имя и лгать о боге - Нам с лицемерами такими не по дороге.

* * *

Побольше скромности! Я – людям не судья. Не покриви душой – себя судил бы я. Когда нам, господи, забвенье ниспошлют, И мы в земле найдем последний свой приют? Но не спешит душа из-под недвижных век: Вплоть до нетления страдает человек.