Арабская поэзия средних веков

Аш-Шанфара

* * *

Спрятала землю надежно зима, но весна на лету, Сняв покрывало, явила младую ее красоту. С девушкой, встретившей милого, спорит глазами нарцисс, Спорит с ней роза румянцем и яркостью губ – барбарис. И кипарисы подобно красавицам у родника Полы одежд подобрали и ноги открыли слегка. Стройными станами южному ветру поклонятся вдруг, Каждый из них, как невеста, что всех превосходит подруг. Ах, если б дали мне в руки над всеми лужайками власть, То недостойные люди сюда не смогли бы попасть.

* * *

Когда заметил розу нарцисс среди цветов, Бедняжка покраснела, стыдясь нескромных слов. И, обнажив в улыбке зубов жемчужный ряд, Кувшинка засмеялась немножко невпопад. От ревности такого наговорил нарцисс, Что лилии от страха смотрели только вниз. Тюльпан, подняв головку, промолвил тихо: «Ах…» Багровый след пощечин остался

на щеках. По ним катились слезы обильно, как роса, Сверкали оскорбленно влюбленные глаза. И тут цветок гвоздики, хоть сам и был он мал, Честь розы защищая, к другим цветам воззвал. Собрались на лужайке несметные войска, Чтоб посрамить навеки в бою клеветника. Нарцисс, листком махая, все дальше отступал, Пока пред грозной ратью на землю не упал. Тогда, ослабив этой ужасной битвы пыл, О милости к нарциссу я розу попросил. И все мы, помирившись, среди счастливых лиц Устроили пирушку под пенье струи и птиц.

* * *

Сказала роза: «Я светла, как утренний рассвет, Поэт недаром говорил, что краше в мире нет». От гнева даже побледнел нарцисс, ее сосед, И, возмущенный, закричал, забыв про этикет: «На что надеется она, когда в расцвете лет Одни лишь щеки у нее, а глаз и вовсе нет? Две красных щечки, тьфу! Ужель их воспевал поэт? Куда нежней моих очей янтарный полусвет!…» Но роза, глазом не сморгнув, промолвила в ответ: «Румянец алый на щеках не зря воспел поэт. Коль зависть так тебя грызет, что больше мочи нет, Закрой желтушные глаза – вот мой тебе совет!»

* * *

Вот юноши вокруг жаровни восседают, И дым ее струю воды напоминает. Похожа на фонтан она. Приятно взору Изящество ее причудливых узоров. Когда ее зажгут, от запахов куренья Сникает базилик, кипит воображенье.

* * *

Вот кошка возлежит на шелковой подушке, Недвижен сонный взгляд, лишь вздрагивают ушки. Но схватит в тот же миг добычу, если встретит, Хотя бы в облаках она ее заметит. То нежится она, прильнув на грудь к невесте, То в зарослях густых кровавой ищет мести.

* * *

Уж голуби, вкусив весну среди дерев, Из клюва в клюв несут ее хмельной напев. Прочь воду! Дайте мне хотя б глоток один Той влаги, что вскормил во тьме земли кувшин! Пои меня вином пунцовым, как коралл, Зеленым, как смарагд, и желтым, как сандал, Пурпурным, как рубин, и алым, как гранат, И нежно-золотым, как спелый виноград.

АБУ ДУЛАФ АЛЬ-ХАЗРАДЖИ

* * *

Излейтесь, кровавые слезы, закройтесь, усталые веки, Нe кровь потекла по жилам – текучего пламени реки. Я вкус любви изведал, но всё не найду решенья, Не знаю – то сладкие муки иль горькие наслажденья. «Утешься,- твердит мне разум,- любви не узнаешь рая, Погубит любовь чужбина, тобой, как мечом, играя». Да, я как сухая ветка, чьи листья уносит ветер, Я знаю все радости, беды и все чудеса на свете. К постам меня приучили скитанья и к разговеньям, Но славу отцов не забуду ни на одно мгновенье. Хранители доблестей древних, в изгнанье сыны Сасана Бродягами нищими стали, лишенными чести и сана. Ведет нас судьбы немилость в чужие дальние страны, Как ветер горячий гонит в песчаной степи барханы. Мы души свои закалили и в радостях и в горе, И мы – венец творенья на суше и на море. В Египте и в Китае от нас откупиться рады, До дальнего Танжера проникли наши отряды. Коль туго придется – не будем мы в том оставаться стане, Пред нами весь мир склонился, неверные и мусульмане. Мы летом в горах, где прохлада, а зиму в низинах проводим, Мы нищие-попрошайки, но гордостью вас превосходим. Кто спросит, тому я отвечу: у нас ремесло непростое, Но хлеба насущного ради ему научиться стоит: На землю бросаться в корчах средь тех, кто в шелка одеты, На шее носить вериги и кожаные амулеты, Выпрашивать миску похлебки и ползать за черствой коркой, Дрожать нагишом на рынках и клянчить подачки горькой. По финику с каждой лавчонки и по грошу с динара - Мы данью купцов облагаем у каждого базара. Мы лица в зелень красим настойкой чечевичной, Из-под повязки гноем течет желток яичный, Лиловым соком ягод умелый спину метит - И жалость вызывают рубцы от жгучей плети. Лопочет безъязыкий – на все ведь нужна сноровка! Он за щекою левой язык упрятал ловко. Кричим мы на площади людной: «К оружью, вперед, на границу!» Но тихо мы будем ночью пожертвованным делиться. Из братии доблестной нашей – и старец благообразный, Что мускусом в лавке торгует, душистой водицей разной, Что бесноватых врачует плодами дикой ююбы, Умеет читать заклинанья и заговаривать зубы, И слепые чтецы Корана, рассказчики древней были О том, как израильтяне море переходили. Кто по дорогам бродит в монашеском одеянье, Кто, как паломник смиренный, просит на пропитанье, Кто мясо вкушает украдкой во время поста

Рамадана, Кто грубою власяницей спину стирает до раны, Кто, плача, просит на выкуп жены и детишек милых, Что пленниками у румийцев томятся в краях постылых, Кто, горб приделав тряпичный, постиг безделья науку, Кто кажет свою за кражу отрубленную руку, А кто в пыли и навозе сидит у проезжей дороги И, видом своим устрашая, хватает прохожих за ноги. Бесстрашные всадники наши на львов отважных похожи - С врага на скаку одежду сорвут они вместе с кожей. У нас проходил науку кто, понаторевши в Торе, На людях ислам принимает и иудеев позорит, Кто, будто чудом прозревший, снимает одежду монаха И громогласно взывает: «Нет бога, кроме Аллаха», Из наших – слепец поддельный, что, веки намазав глиной, На кошельки подающих бросает взгляд соколиный, Кто утром и после полудня сидит у мечетей соборных И проповедует слезно о грешниках непокорных, Кто у дверей возглашает, когда ты сидишь за едою: «Пророк повелел нам делиться хлебом и водою!», Кто, страстно пороки бичуя, у лавок богатых кружит, Кто молит о горсточке углей, кричит: «Погибаю от стужи!», Астрологи и ворожеи, гадатели и гадалки, Что судьбы людские видят в песке и полете галки. «Провидец! – вопит сообщник.- Нет равных мудрости этой!» Оплатит доверчивый дурень обман полновесной монетой. И плоть от плоти нашей тот рифмоплет бездарный, Что чернь увеселяет на площади базарной. Вопит на перекрестке шиит краснобородый: «Убит Хусейн, о боже! Восплачьте, все народы!» А рядом суннит правоверный славит халифа Османа, Они подстрекают на драку и лезут убитым в карманы. Ловко приводят иснады члены почтенного братства: Пением громким отметят дом, где таится богатство. Рыдает бедняк: «Налетела грабителей алчная стая…» Тряпка, политая маслом, слезы страдальца питает. Бесчисленны наши ремесла: слепец, поводырь, проповедник Немой, конокрад, попрошайка, и сейид – пророка наследник И нищий, владеющий троном ценой унижений безмерных, - Пленник Муизз ад-Даула – Муты, халиф правоверных.

АШ-ШАРИФ АР-РАДЫ

* * *

Поднесло утомленье мне чару напитка хмельного. Позабылся на миг, но терзаюсь бессонницей снова. Веки ласково просят дремоту: «Зрачки притумань. Пусть померкнут они – словно звезды в рассветную рань»

* * *

Я знаю край, пустынный край, где воздух нестерпимо я,туч, Где редко льется кровь дождя из рассеченной глотки туч. Когда бы, время, твой поток зубами удержать я мог, Когда бы мог низринуть власть твоих предначертаний, рок,- Туда бы я направил путь в притоке небывалых сил,- И, как стрелу, пустыне в грудь я караван бы свой вонзил.

* * *

Жизнь сказала: «Поженимся» Я отшатнулся в испуге: «Упаси меня бог от такой многомужней супруги!»

* * *

О, лучше с волками, о, лучше со львами, Но только, бесчестные твари, не с вами! От вас, ненавистных, повеситься впору. Скорее сыщу в чужаках я опору. Хвалы расточал вам, с улыбкой во взоре,- Зачем не забросил их в пенное море? Глядишь, и на гребне высокого вала Оно бы жемчужину мне даровало. На вас я надеялся прежде, но ныне Надежды развеяны. В сердце – унынье. Глаза вытираю, что полны слезами. Насмешки меня обжигают, как пламя. У всех я в презренье, у всех я в опале, И славу мою на клочки растрепали.

* * *

Приятели мне надоели с их шумным весельем, Я – как чужеродец, бродящий один по ущельям. На вздохи мои отвечают голубки, стеня, Но мне безразлична умильная их воркотня. В душе до сих пор отзываются острою болью Надрывные крики верблюдов… Во мгле по ополью Все дальше и дальше они уходили, пыля. Молящие руки им вслед простирала земля, И лики красавиц, которых везли в караване, Лучились, грядущей зари предвосхитив сверканье; Неявственио зыбились их очертанья, меня Своею обманной игрою дразня и маня. А утро – все ближе. Во мраке, похожем на копоть Открылись прорехи, которых уже не заштопать. И стиснул созвездья в объятьях своих небосвод, Как будто страшился, что некий смельчак их сорвет Пока не забрезжил рассвет, золотистый и алый, Без устали я любовался Медведицей Малой. И были все звезды как сестры. Бледна и грустна,- «Я слушаю. Говори»,- прошептала одна.

* * *

Ты – да эти бессонные ночи – виною, Что покрылась моя голова сединою. Вновь и вновь мне свои заблуждения клясть: Страсть еще надо мной не утратила власть. Позабуду ль, как,. ранней весною мы вместе Любовались веселой игрою созвездий? А теперь обхожу я твой дом стороной, Но сгущается тьма – и ты снова со мной. Как прекрасен твой лик! К моему изголовью Он приник, приведенный самою любовью. Мой застольник, он выпил все соки из жил, Мне же только напиток из слез предложил.